Папа и море

— Массу. Но для того чтобы начать исследование, надо как минимум ещё столько же. — Папа в приступе откровенности перегнулся через стол. — Я хочу узнать, действительно море такое зловредное или просто вынуждено подчиняться.

— Кому подчиняться? — Муми-тролль округлил глаза.

Но папа немедленно выпрямился и углубился в суп.

— Некоторым… скажем так, некоторым правилам, — проговорил он.

Мама плеснула ему в банку красного сурика, и он сразу же после завтрака пошёл рисовать отметку на скале.

Осинник стал совсем красным, а берёзовые листья устелили полянку жёлтым ковром, красное и жёлтое носилось над морем вместе с зюйд-вестом.

Муми-тролль с трёх сторон замазал фонарное стекло сажей — как разбойник, который ходит опасными тропами. Он обогнул маяк, и тот долго смотрел ему вслед пустыми глазами. Снова был вечер, и остров проснулся. Чувствовалось, как он шевелится. На мысу кричали морские птицы.

«Ничего не поделаешь, — подумал Муми-тролль. — Папа понял бы, если б узнал. Но я не хочу сегодня смотреть, как убегает песок, пойду лучше на восточный мыс».

Муми-тролль сел на скалу и стал ждать, повернув незакрашенную сторону фонаря к морю. Темнота опустилась на остров, но Морра не пришла.

Муми-тролля видела только малышка Мю. Видела она и Морру. Но Морра ждала на песчаном берегу.

Мю пожала плечами и закопалась в свой мох. Она не раз наблюдала, как те, кто должен встретиться, глупо и безнадёжно ждут друг друга в разных местах. Ничего не поделаешь, видно, так и должно быть.

Ночь была облачной. Муми-тролль слышал, как мимо пролетают невидимые птицы, за спиной со стороны озера донёсся плеск, и он оглянулся. Глаз фонаря высветил полоску чёрной воды с морскими лошадками. Они плавали под скалой; может, приходили сюда каждую ночь, а он даже и не догадывался.

Лошадки смеялись, плескали друг на друга водой, кокетливо поглядывали на Муми-тролля из-под чёлок. Муми-тролль переводил взгляд с одной на другую: у них были одинаковые глаза, одинаковые цветы на шее, и горделивые головки были одинаковыми, не отличить. Муми-тролль не знал, какая из них — его лошадка.

— Это ты? — спросил он.

Лошадки подплыли поближе и ступили на берег, вода доходила им до колен.

— Это я! Это я! — ответили обе и расхохотались.

— Ты не спасёшь меня? — спросила одна. — Маленький толстенький морской огурец, ты ведь смотришь на мой портрет каждый день? Смотришь?

— Он не морской огурец, — укоризненно поправила вторая. — Он маленький гриб-дождевик, он обещал спасти меня, если поднимется ветер. Маленький гриб-дождевик, который ищет для мамы ракушки! Разве это не восхитительно? Восхитительно!

Жар подкатил к глазам.

Мама начищала подковку порошком. Муми-тролль помнил, что одна подкова блестит намного ярче остальных.

Но он понимал, что лошадки не выйдут из воды и он никогда не узнает, какая из них — его.

Лошадки плескались теперь в море. Муми-тролль слышал, как они смеются, смех звучал всё дальше, и вот уже только свист ветра разносился над берегом.

Муми-тролль прислонился к скале и посмотрел наверх. Он больше не мог думать о лошадке. Отныне он всякий раз видел двух лошадок сразу, двух смеющихся морских лошадок, совершенно одинаковых. Они только выбегали из моря и убегали обратно, от этого быстро устали глаза. Их становилось всё больше, больше, он уже не мог их сосчитать. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое, хотелось спать.

Мамина настенная живопись становилась всё красивее. Мама добралась уже до двери. Она нарисовала большие зелёные яблони, усыпанные цветами и плодами, наронявшие яблок на лужайку. Розы росли повсюду — в основном садовые, с крупными красными цветами. Каждый куст обрамляли белые ракушки. Колодец был зелёным, дровяной сарай коричневым.

И однажды вечером, когда стену залил свет заходящего солнца, мама нарисовала угол веранды.

Папа зашёл внутрь и увидел его.

— А скалы ты не нарисуешь? — спросил он.

— Там нет скал, — рассеянно сказала мама. Она тщательно вырисовывала перила, их очень трудно было сделать ровными.

— А это горизонт? — продолжал папа.

Мама подняла глаза:

— Нет, это будет синяя веранда, — сказала она. — Там нет моря.

Папа долго смотрел, но ничего не сказал. Потом пошёл поставить чайник.

Когда он вернулся, мама нарисовала большое синее пятно, а на нём что-то невнятное, что, очевидно, должно было изображать лодку. Выглядело неубедительно.

— Знаешь, — сказал папа, — получилось не очень-то.

— Да, я представляла совсем по-другому, — печально согласилась мама.

— Представляла ты наверняка замечательно, — утешил папа. — Но мне кажется, лучше пусть это всё-таки будет веранда. Рисовать надо только то, что любишь.

С этого вечера мамина картина всё больше и больше напоминала Муми-долину. С перспективой были сложности, и иногда приходилось рисовать что-то не там, где оно было, а в другом месте. Например, печь и кусочки гостиной. Невозможно изобразить комнаты целиком — как нарисуешь больше одной стены за раз? А по-другому всё выглядит неестественно.

Лучше всего маме рисовалось перед заходом солнца — в комнате никого не было, и родная долина представала перед ней всё яснее.