Папа Хемингуэй

Эта уверенность Эрнеста была основана на четком представлении о том, как должна быть организована вся его жизнь. Каждый день определенные часы отводятся под удовольствия, и планировал он эти удовольствия как военную кампанию. Это отнюдь не означало жесткость программы — так, два запланированных дня удовольствий в Париже могли легко превратиться в два месяца. К моей величайшей радости, так и случилось в сорок девятом году. Но при этом каждый из тех дней в Париже тщательно продумывался, с самого утра до заката солнца. «Если ты приехал в Париж, можешь доверить случаю только одно — выигрыш в Национальной лотерее».

В тот день в плане Эрнеста стояло: посетить ювелира из «Когдогнато и К» — посмотреть изумруды; затем в баре «У Гарри» навестить старого приятеля Киприани, предприимчивого итальянца, который и был этим самым Гарри. Там мы должны были прихватить десятифунтовую банку белужьей икры, чтобы с ней прибыть на обед с гамбургерами. («Нельзя же есть обычные гамбургеры в ренессансном палаццо на Большом канале. Икра будет соответствовать ситуации».) После посещения Гарри мы должны были встретиться с одним из приятелей Эрнеста по охоте на уток в Торчелло, с которым я познакомился в свой прошлый приезд в Венецию. Планы казались слишком насыщенными для человека в состоянии Эрнеста, но, когда я заикнулся об этом, он сказал:

— Им удалось замедлить мою жизнь, но не остановить. Даже если они отрежут мне ноги до колен и прибьют меня гвоздями к столбу, то и тогда я буду совершать рефлекторные движения всем назло.

Когда мы с Эрнестом шли в бар «У Гарри», на площади Сан-Марко дул резкий ветер с моря. Мы уже посмотрели у «Когдогнато» десять изумрудов (Эрнест расставил их в таком порядке — один неплохой, три — может быть, два — вряд ли, четыре абсолютно никуда не годятся), послали цветы и отказы присутствовать на обеде у герцогини, приобрели все необходимое для гамбургеров в мясной лавке на Калле-Бароцци. Теперь мы могли передохнуть у Гарри — это была вполне заслуженная награда.

Мы стояли за стойкой и пили «Кровавую Мэри», но все было совсем не так, как когда-то у Бертена. Бармен расспрашивал Эрнеста, что он думает о поединке между итальянцем Тиберио Митри и англичанином Рэнди Турпином. Эрнест провел подробный анализ этой встречи, состоявшейся прошлым вечером и закончившейся сильным ударом на пятьдесят второй минуте, а затем стал вспоминать, как он сам когда-то увлекался боксом:

— Каждый раз, приезжая в Нью-Йорк, я занимался в гимнастическом зале Джорджа Брауна. И вот однажды журнал «Нью-Йоркер» спросил меня, могут ли они прислать Мак-Келви, чтобы он написал для раздела «Городские разговоры» что-нибудь о Хемингуэе-боксере. Ну что ж, подумали мы с Джорджем, пусть Мак-Келви приходит, он наверняка найдет здесь что-нибудь интересное для своего очерка. У входа в тренировочный зал висела огромная фотография, на которой была запечатлена сцена поединка с участием Эйба Ателла, — лица боксеров выглядели как куски сырого мяса, все залито кровью так, что не видно никаких деталей. Когда появился Мак-Келви, я крикнул: «Видишь этих парней? Они только чуть-чуть попробовали». А потом мы с Джорджем стали работать на ринге. Джордж непрерывно кричал: «Морис! (Морисом звали служащего ринга.) Морис! Мистеру Хемингуэю надо потренировать подошвы. (У меня не было боксерских ботинок, поэтому я боксировал в носках.) Принеси-ка с крыши гальки». Морис принес гальку и рассыпал ее по рингу. Мак-Келви делал записи в своем блокноте. Мы немного побоксировали. Затем Джордж заорал: «Морис! Притащи немного битого стекла!» Мак-Келви строчит в своем блокноте со скоростью миля в минуту. «Мистер Браун, — говорит Морис, — у нас нет битого стекла». — «Тогда разбей что-нибудь сам», — говорит Джордж. В конце мы несколько раз врезали друг другу для видимости. Мак-Келви был потрясен. Правда, не уверен, что его очерк напечатали.

Тут в баре появился Киприани, энергичный джентльмен небольшого роста, весь в серых тонах — седые волосы, серый костюм и серые глаза. Он был счастлив видеть Эрнеста.

— Я только что из Торчелло, — заявил он, — и утки там, как всегда, бесподобны. Эрнесто, ты должен остаться на несколько дней, и мы тогда славно поохотимся.

— Но я не смогу даже поднять ружье, не говоря уж о том, чтобы подстрелить кого-нибудь, — ответил Эрнест.

— Как твоя рука?

Эрнест показал Киприани руку со следами ожогов, полученных во время пожара в Африке.

— Уже появляется новая кожа, и я начинаю верить, что с рукой все будет в порядке. Хотелось бы то же самое сказать о позвоночнике, почках и печени.

— Я ничего не знал о почках, — сказал Киприани.

— Были разрывы. Не возражаете, если мы сядем за стол? Господи, вы когда-нибудь видели меня сидящим за столом, когда рядом — стойка бара?

— Что с тобой случилось? — спросил Киприани.