Папа, мама, я и Сталин

Да, именно… Сталин не унимался. Стареющий «царь зверей» в кителе Генералиссимуса рвал и метал. Получив в карман подукраденную у раззяв-американцев атомную бомбу (помогли леваки-коммунисты, умиравшие от сочувствия Советскому Союзу в его святой борьбе с гитлеризмом), Сталин вконец распоясался. Ему понравилась холодная война, открытая умницей Черчиллем в его речи в Фултоне — избавившись, наконец, от ненавистных союзников, стало можно… о-о-о, теперь многое снова стало можно!

Прежде всего — вернуться к былому тайному почитанию Гитлера. Пусть сожжен ковер с завернутым в него телом, пусть тлен фашистского главаря развеян и выброшен на помойку истории, я, словно вампир, не напившийся крови в достаточной мере, испытывающий жажду — еще! еще! еще! — начинаю новый виток злодеяний — в память о поверженном собрате и коллеге по черным делам. Общее сатанинство снова дает о себе знать — Сталин демонстративно выходит на гитлеровскую стезю зоологического антисемитизма. 13 января 1948 года по его личному приказанию в Минске убивают Михоэлса — не только великого «Короля Лира» еврейской сцены, но и актера-мыслителя, общественного деятеля — председателя Еврейского антифашистского комитета.

Вослед этому Сталин развязывает гнусную кампанию по борьбе с космополитизмом, профанируя и великий русский патриотизм, и присущее нормальному интеллигентному человеку неприятие любой ксенофобии.

Это было торжество национал-социализма на советской почве. Ягода, Ежов, Берия, Круглов, Серов, Абакумов, Кобулов, Рюмин все эти молодцы, расстреливавшие людей, сами впоследствии были расстреляны. Но над всеми их делами и злодеяниями всегда нависал один человек по имени Иосиф Сталин, самый бесчеловечный самодержец в мировой истории.

В 46-м году он, Сталин, спускает с цепи своего цепного пса Жданова (гой же породы, что Геббельс при Гитлере), который, опираясь на Постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», травит Зощенко, Ахматову и Хазина.

12 августа 1952 года Сталин расстреливает весь, в полном составе, Еврейский антифашистский комитет (13 чистейших, невиннейших людей), затем по этому сфабрикованному делу выносятся новые приговоры — всего 125, из них 25 смертных, и далее… Далее открывается «сионистский заговор» против врачей, так называемых «убийц в белых халатах». Снова серия арестов, снова пытки, допросы, допросы и пытки…

И вдруг, когда, говорят, на столе вождя уже лежал план депортации всех евреев из Москвы в Сибирь, — гром среди ясного неба.

Год 1953-й. 5 марта, в день самого шутливого, самого веселого, самого театрального еврейского праздника Пурим, с древних времен, со времен Ветхого Завета посвященного победе над антисемитизмом, Сталин умирает на своей даче в Кунцеве.

И сразу же, в следующий миг (!) началось «развенчание» — по уже известному закону первобытной жизни.

27 марта (в будущем этот день будет Днем театра, а в моей биографии случайно окажется и днем рождения театра «У Никитских ворот») 1953 года, то есть всего через пару недель после ухода вождя в ад, ГУЛАГ переходит из МВД (ранее — НКВД и МГБ) под контроль Министерства юстиции и объявляется амнистия. Правда, она касается только уголовников, а не «политических», поскольку тотчас перекрасившийся в реформатора в борьбе за высшую власть Берия накануне, 24 марта, пишет в Президиум ЦК письмо, в котором неожиданно заявляет, что из двух с половиной миллионов сидящих только 221 тысяча являются на самом деле опасными для государства преступниками. «Врачей-убийц» 3 апреля (мой день рождения) реабилитируют и освобождают, признавая (впервые за годы советской власти) нарушения законности органами госбезопасности.

Сталинщина слегка затрещала, поскольку Лубянка стала в который раз пожирать сама себя. 10 июля арестовали Берию, а через три дня по лагерям ГУЛАГа покатилась волна восстаний — в Норильске, Воркуте, в Кенгире (возле Караганды) эти бунты были жестоко подавлены войсками особого назначения, включая танки. Зачинщиков расстреляли по сталинскому обыкновению, но «тройки», пресловутые «тройки», месившие без суда и следствия, были вскоре отменены. Правда, Берию прикончили тоже без суда, с приговоркой «собаке — собачья смерть!».

«Наследники Ста. in на», по меткому определению Евгения Евтушенко, продолжали драку меж собой — антипартийные группы, в которые они почковались, тут же разоблачались, но их судьба решалась уже погуманнее, чем при усатом вожде, — их отправляли на пенсию, хотя и не лишали пайков.

Племя продолжало «игру с медведем», но теперь уже с мертвым. Скоморох в медвежьей шкуре ИЗОБРАЖАЛ зверя, но не был им самим. Тотем из разряда живого царя-хозяина переходил в знак воспоминания о царе. Былое почитание сменялось осмеянием. Этот новый обряд был непривычен. И по-своему жесток. На святках, к примеру, вместе с медвежьими играми бытовала игра в мертвеца или «умруна», как его на Руси называли. Игра в «умруна» была «игрой в царя» — очень популярной в древнее время.