Папа, мама, я и Сталин

Вот такая со мной велась серьезная идеологическая работа. Впоследствии Новогрудский мне объяснил, что ему велено было меня «расколоть» и заодно авторский коллектив расщепить, уговорив меня отказаться от участия в «Метрополе». Ни Амлинский, ни Новогрудский с задачей не справились. Поскольку лишь обозначили формально выполнение задачи. Товарищи из КГБ посчитали, что я над ними издеваюсь. Подобный колпак опускали на каждого участника, угрожали полным изничтожением, провоцировали на предательство.

Кульминацией было обсуждение без «бэ», то бишь осуждение «Метрополя» в Союзе писателей с последующей публикацией выступлений коллег в газетенке «Московский литератор». Этот раритет советизма образца 1980 года хранится где-то у меня на антресолях как свидетельство падения тех, кто низко летал. Перечислять выступавших не буду, поскольку боюсь, вдруг опять стошнит. Бог с ними!

Но Феликс Феодосьевич Кузнецов, пошедший на нас войной из явно карьерных соображений, — ах, как ему было выгодно проявить свое верноподданничество и поплясать на нашем массиве! — достоин звания главного нашего гробокопателя.

Он не удовлетворился тем, что подсылал ко мне своих ходоков, — вызвал меня на ковер, то есть к себе в кабинет.

— Ну, Марк, от тебя я не ожидал… Ай-яй-яй! Он начал проникновенно. Журил эдак слегка. Поскольку я не поддался на эту чисто следовательскую уловку — начинать издалека и по возможности ласково, — он перешел к литературоведению:

— Статья твоя безобидная. Под Шкловского. Я прочитал и ничего такого в ней не нашел. Ты глупость сделал — дал бы мне, мы бы спокойно ее где-нибудь напечатали, а теперь…

— Что теперь? — поинтересовался я.

— Придется расхлебывать.

Он вдруг сделался холодным и жестким. Такой железный Феликс. А с виду разночинец — бородка, очечки, ни дать ни взять этакий а lа Добролюбов для бедных.

Он взял ручку, положил передо мной белый листок. И стал рисовать.

— Это ты.

Дальше он обвел точку большим кругом.

— А это Союз писателей.

Мне почему-то вспомнилась сцена «Картошка» из кинофильма «Чапаев», где главный герой перед боем раскладывает клубни на столе, имитируя расположение войск.

— Теперь другая ситуация, которую ты создаешь. Вот Союз писателей, — он нарисовал еще один кружок. — И ты, — он поставил точку рядом с кружком. — Выбирай!

Кабинет улетучился, я почувствовал в камере запах параши.

— Или ты — внутри. Или ты — вне. Только два варианта. Тебе какой больше нравится?

Я сказал, что вообще-то я всё объяснил в телеграмме…

— Кончай, — сказал Феликс Феодосьевич, — ты нас здесь за дураков, что ли, держишь?..

— Ну почему за дураков… — попытался было возразить я. Под дурака.

— Твою телеграмму зачитали на секретариате. Все смеялись.

— А что в ней смешного?.. Ничего смешного…

— Кончай, — строго произнес Феликс. — Я с тобой по-хорошему, и ты давай… Я тебе честно, и ты честно…

Тогда я сказал, что если честно, то я не против быть внутри, раз меня в 1976 году в этот Союз приняли…

— Уезжать не собираешься? — спросил, наконец, Феликс главное.

— Нет.

— Нет? — переспросил он.

— Нет! — сказал я с вызовом.

— Тогда запомни: у нас не Союз писателей. У нас Союз СОВЕТСКИХ писателей. Так что кто не СОВЕТСКИЙ или АНТИСОВЕТСКИЙ, тот будет ВНЕ.

Где-то когда-то я уже это слышал. Ах да, мудрый Алик Аксельрод — друг и коллега по «Нашему дому» — мне то же самое говорил. Только не про писателей, а режиссеров. Как в воду смотрел, предупреждая.

Прошло много лет с момента того разговора. Многих «метрояольцев» уже нет в живых — Володи Высоцкого, Семена Липкина, Юры Карабчиевского, Фридриха Горенштейна, Генриха Сапгира… Юз Алешковский в Америке.

Вася Ракитин во Франции… Недавно ушел и Вася Аксенов — стальная птица шестидесятничества… Зато Женя Попов и Витя Ерофеев, исключенные из Союза и восстановленные в нем, — творят в полную силу… Инна Лиснянская, слава Богу, тоже издается и читается… И мне грех жаловаться. Можно сейчас сказать — мы победили. Хотя в те годы нелегко пришлось — система придавила нас, казалось, бетонной плитой, на поверку оказавшейся пустотелой, — и в 91-м, то есть буквально через 10 лет всего, развалилась вмиг. А тогда — хотя из Союза не искл ючили, но книгу, сданную мною в издательство, разобрали в наборе, сценарий на «Мосфильме» закрыли, договор порвали, в очередной раз лишили права выступать публично, восстановили мою фамилию в «черном списке»…

Но я не жалею обо всем этом.

«Метрополь» — это была птичка, которая запела в клетке. Цензура вздрогнула, потому что мы ее для себя отменили. Мы просверлили дырочку в железном занавесе и прокричали: свободу нам и нашим конвоирам! Всем!.. Это был призыв к перестройке в момент застоя нашего родного литературного болота. И я по сей день горжусь, что был участником этой чисто литературной затеи, от которой задребезжали стекла тогдашней Лубянки и заерзали задницы в секретарских креслах Союза СОВЕТСКИХ писателей.

Что же добавить ко всему этому?