Папа

Вика садилась перед большим трёхстворчатым зеркалом на мамин пуфик и начинала священнодействие. Доставала «патронташ» – свёрнутую в трубу широкую ленту с гнёздами для кистей, кисточек, валиков, деревянных и металлических палочек, чего-то странного, похожего на мудрёный слесарный инструмент, – конструкции для завивания ресниц, и многого другого, таинственного и влекущего. Раскрывала все коробочки с гримом, баночки с пудрой, брусочки с окаменевшей тушью. Забирала волосы со лба под широкую ленту в горошек – мама купила её не где-нибудь, а в самом Париже, когда труппа была на гастролях. Вдыхала… Выдыхала… Так шаолиньский монах медитирует перед тем, как начать комплекс своих замысловатых упражнений… И приступала.

Вике была известна тайна всех тонов, полутонов и оттенков. Когда в зеркале отражался первый промежуточный этап – сильно промасленное лицо, – она точно знала, что главный осветитель останется доволен, когда ты сильно обтянутым Спартаком выделываешь свои па, мечась по сцене. Когда Вика взмахивала потяжелевшими от комочков туши ресницами, она представляла себе свою мордаху, с улыбкой смотрящую в одну точку зала, пока тело крутит и крутит своё фуэте. Раскрашивая во все цвета радуги веки и нанося на щёки румяна, Вика была не Вика, а соблазнительная коварная Одилия и трогательно пунцовеющая Одетта.

Балет привлекал Вику куда больше оперы. Балетные все были стройные, мускулистые, подтянутые и не ходили, а летали над землёй, развернув элегантные плечи. А оперные примы и премьеры были толсты, неповоротливы, и видя, как восемнадцатилетняя Марина Мнишек на сцене оборачивается старой толстой тёткой, бочкообразная грудная клетка которой равна в обхвате бёдрам, а обхват последних равен, в свою очередь, окружности талии в трёхзначных сантиметрах, Вика понимала, что опера – не для неё. Балет! Только балет!

Но балетные так не думали. Они очень любили свою гримёршу и её дочь. Но дочери гримёрши до балета было, как до Китая раком. Впрочем, до оперы тоже.

Во-первых, фигура. Даже в самом раннем детстве Вика была колобком с большой попой и короткими ножками. И не в самом раннем осталась такой же. Вся фигурой пошла в свою маму – совершенно южнорусскую женщину: невысокого роста, массивную, с грудью пятого размера и попой с корму сухогруза. Правда, у мамы была талия. Но была ли она сама по себе или же визуализировалась в пространстве благодаря слишком выдающимся верху и низу – неважно. Не балетная фигура. И эта фигура – семейная, женская. Балетная фигура – это широкие плечи, узкий зад и длинные ноги. Немного напоминает фигуры пловцов, в чуть меньшем масштабе. Вот такая фигура была у Викиного папы. Хотя он был не пловец, а моряк. И жадиной не был. И очень любил и свою жену, и свою дочь. Просто обожал их обеих. И с радостью бы передал дочери свою фигуру, но, увы, – мы вольны распоряжаться своей жизнью, но совершенно не властны над долевым участием своего генетического кода в наших потомках.

У Вики не было также чувства ритма и музыкального слуха. А это очень важно для балетных. Ещё у неё не было никакого голоса, даже самого крохотного. Так что какая уж там опера.

Зато Вика уже к третьему классу средней школы владела всеми тайнами гримёрского ремесла. И в третьем же классе твёрдо решила после восьмого поступать в театральный техникум. Всё ближе к сцене.

Квартира Викиной семьи, находившаяся совсем недалеко от Привоза, была вполне вместительной. Две большие комнаты, отдельная кухня. И туалет.

У папы на пароходе была отдельная каюта, и в ней – отдельный санузел, с унитазом, ванной и душем. Когда Вика первый сознательный раз попала к папе на пароход – она аж ахнула от такой роскоши, хотя очень сильно устала.

Про то, что провожают пароходы совсем не так, как поезда, многие ещё помнят. Но вот о том, что встречают их и вовсе иначе, – знают немногие. Потому что об этом не спето.