Однако на вопрос, почему к африканскому гостю не могут приставить прибывших из МГИМО новых студенток, Капский замялся и произнес: «Понимаешь, у него… ну как бы сказать… ВИЧ, ему срочно нужно получить рекомендации и дальнейшее лечение». Такого поворота я не ожидал: мне предлагали отдых в правительственном пансионате в обмен на риск общения с «вождем», зараженным одной из самых страшных на тот момент инфекций.
Я считал себя человеком храбрым, к тому же по-юношески наивно был уверен, что со мной ничего плохого произойти не может, и согласился на этот «компромисс». Думаю, те, кто ничего не боится, – фаталисты, верящие в неизбежность всего происходящего с ними. В те годы, похоже, я был из их числа. И дальнейшие события в моей жизни оказались во многом предопределены этим качеством. Но не будем забегать вперед…
Все бы ничего, но черт меня дернул в воскресенье, перед встречей ВИЧ-инфицированного африканца, заняться столярными работами на даче, в результате чего я сильно поцарапал руки. Меня накрыла паника: а что, если через порезы проникнет коварная инфекция, вызывающая СПИД? В те времена не имелось четкого понимания путей передачи ВИЧ, и опасность казалась весьма реальной.
И вот наступил момент встречи в аэропорту с «немного больным» африканским лидером. Представьте картину: в Шереметьево из зоны прилета выходит симпатичный, в меру упитанный, в белоснежной рубашке африканец, а к нему навстречу спешит переводчик, то бишь я, руки которого от пальцев до запястья замотаны не просто пластырем, а вдобавок еще малярным скотчем. Издали, должно быть, казалось, что я только что вернулся с военной операции. То есть, со стороны наша пара, должно быть, выглядела так: абсолютно здорового на вид африканского руководителя сопровождает на лечение израненный переводчик.
Гость деликатно поинтересовался, что со мной приключилось, и при этом хитро улыбнулся. Вероятно, африканец догадался о причине моего несуразного вида – ведь он знал свой диагноз и был в курсе отношения общества к этой коварной болезни. Однако меня его проницательность не сильно огорчила, не заразиться было куда важнее, чем соблюсти приличия. В общем, свой партийный и человеческий долг я выполнил добросовестно: провел гостя по всем врачам, он получил рекомендации и был направлен на госпитальное лечение. Я же в свою очередь с небольшой делегацией из Мозамбика отправился в Крым – в прекрасный пансионат.
Вот такой была практика у молодых переводчиков в коридорах умирающей советской власти. И нам это все, конечно же, по большей части нравилось…
Предложение, изменившее жизнь
После третьего курса мы все уже в целом довольно сносно владели изучаемым языком – сказывались 2–4 ежедневные пары практики. Нашим основным преподавателем португальского была Елена Михайловна Семенова (Трубникова), молодой, но очень талантливый педагог. Занимаясь с ней, нужно было очень постараться, чтобы не заговорить на изучаемом языке уже через полгода-год. С теплотой мы всегда вспоминали и других преподавателей португальского – требовательного и педантичного Дмитрия Сенникова и веселого и сумбурного Ярохина.
Мы искренне благодарны интеллигентнейшему и очень позитивному капитану Абросимову – нашему преподавателю военного перевода. На преподавательские должности в иняз специалисты в основном попадали, отработав пару лет боевыми переводчиками в жарких странах. Им было что рассказать, и капитан Абросимов оказался не исключением. Он щедро делился со студентами своим опытом работы в зоне боевых операций, уделяя внимание прикладным моментам, помогающим справиться с поставленными задачами. Кто бы мог подумать тогда, что совсем скоро эти знания нам так остро понадобятся…