Папатека

Папа спал на боку, свернувшись аккуратным калачиком и держа во рту большой палец правой руки. Я чуть не заплакал от нежности. Так жалко мне его вдруг стало! Намыкался горемычный, належался в чужих саркофагах с кроватями.

Ничего, папа, завтра ты будешь ночевать в своём собственном доме, чего бы мне это ни стоило. Я тронул его за плечо:

– Папа, проснись.

Он моментально открыл глаза и улыбнулся. Я решил, что он меня узнал, поэтому тоже улыбнулся, и мне захотелось его обнять. Но папа просто так улыбнулся – не от избытка чувств, а из вежливости. Потому что он вдруг сказал:

– Это ты, мальчик? А что ты здесь делаешь? Зина велела тебя не пускать.

– Зина спит, – сказал я. – Одевайся, папа, у нас мало времени.

Я протянул папе его любимый спортивный костюм (на мне был точно такой же, дождевик (у него зелёный, у меня – голубой) и резиновые сапоги (тоже как у меня, только в уточку).

– Какие хорошие сапоги! – обрадовался папа. – Это мне?

– Тебе, тебе. Только не кричи, а то тётя Зина проснётся и начнёт бушевать.

– Ладно, – быстро согласился папа и принялся одеваться.

Из дома мы вышли через дверь – папа бы в форточку не пролез. Я быстро шагал по тёмным улицам, стараясь обходить лужи и не поскользнуться в грязи. Я решил убраться от дома Перекусихиных подальше, прежде чем заводить серьёзный мужской разговор. Но папа то и дело приставал ко мне со всякими расспросами:

– А куда мы идём? А Зина с Бредом в курсе? А почему мы одеты одинаково? А что у тебя в рюкзаке? А как тебя зовут, я забыл? А если я захочу в туалет, мы остановимся?

Ну и так далее. Я не узнавал собственного папу. Он же тонкий, интеллигентный человек! Ему что, действительно память отшибло? Ведёт себя, как детский ребёнок!

Я вдруг испугался. А если он теперь таким навсегда останется? Случается же такое с некоторыми людьми! В газетах про такое пишут, передачи снимают. Жил себе, жил на свете человек. Хороший, работящий, семьянин и отличный отец. А потом бац! – и он бесследно исчезает. А когда опять появляется – в другом городе или даже на другом полушарии Земли, – никого вокруг не узнаёт и не знает, сколько ему лет. Заново учится держать ручку и пользоваться столовыми приборами.

Я надеялся, что в нашем с папой случае всё будет по-другому. Но как – этого я не знал. Поэтому я решил импровизировать. Потихоньку начинало светать. Скоро на улицу выйдут рабочие окрестных заводов и водители троллейбусов. Нам надо было поторапливаться.

– Пап, тебе хочется в лес?

– В лес? – Папа задумался. Наверное, вспоминает, что это такое.

– Ну да. По грибы, там, по ягоды.

– По ягоды?

И тут я понял, что промахнулся. Кто же ходит по ягоды в ноябре? Зима на носу! Вот я лопух.

– В сосняках, а особенно в молодых сосновых посадках, – сказал вдруг папа, – иногда сплошь покрытые инеем, а то и снегом, стоят тесными группками мои любимые, особенно когда в маринаде, маслята – поздний и зернистый. Также порой встречаются рыжики и сыроежки.

Я чуть не сел. Это была первая осмысленная фраза, сказанная моим папой с тех пор, как он оказался у Перекусихиных! Но я решил не заострять на этом внимание.

– Значит, идём в сосняк, – подавив в себе первую радость, ответил я.

– В сосновых лесах нашей области я выделяю семь основных групп ассоциаций, – на ходу стал рассказывать папа, – сосняки лишайниковые, брусничные, черничные, кисличные, долгомошные, сфагновые и травяно-сфагновые.

Папка! Как же я его люблю, ребята, ботаника моего курносого!

Помню, раньше я терпеть не мог папины лекции. У меня от них уши в трубочку сворачивались! Про разные цветочки, травинки, колонии мухоморов. Но теперь я шёл и слушал его в потёмках во все глаза. То есть уши! И наслушаться никак не мог. Папа рассказывал про ежей. Что они едят лягушек и червяков, даже мышей летучих! А вот грибов не любят – едят их только впрок, перед тем как залечь в зимнюю спячку.

Мне бы самому не мешало в спячку залечь. За последнюю неделю я так вымотался, что глаза у меня просто на ходу закрывались. Никаких грибов, а тем более ягод я не видел. А папа – наоборот. Он то и дело нагибался и восклицал:

– Сыроежка лазоревая!

Или:

– Маслёнок поздний!

И любовно укладывал их в лукошко, застеленное сухой травой (я и его с собой прихватил).

Потом мы набрели на целый брусничник – редкая удача для ноября. Было часов уже девять утра. Папа на корточках лазал среди кустов, а я достал из рюкзака бутерброды и решил перекусить. Я и папе один предложил – с сыром, но он уже вошёл в раж. Папа у меня страстный ягодник! Особенно он любит, когда мама печёт брусничный пирог со сметаной.

– Вот бы сейчас брусничного пирога со сметаной! – сказал папа и облизнулся.

У меня ёкнуло сердце. А вдруг и вправду всё получится?