Папертные

Входящіе въ церковь богомольцы вообще подавали очень мало нищимъ. Нищіе ждали выходящихъ, по окончаніи службы богомольцевъ. Ранняя обдня по подач милостыни считается лучше поздней. За ранней обдней бываетъ простой народъ и подаетъ больше. Къ поздней обдн нкоторые нищіе даже умышленно приходятъ къ концу и не становятся на паперть, а въ начал обдни бродятъ около церкви или около ограды и, встртясь съ купцами или купчихами, идущими къ обдн, только «просительно» раскланиваются съ ними, бормоча слова въ род «въ здравіе и благоденствіе», «со чадами, во спасеніе на вки нерушимо», при чемъ, если знаютъ ихъ имена, то величаютъ по имени и отчеству. Средней руки купцы и купчихи это очень любятъ и всегда суютъ такимъ нищимъ трехкопечники или пятачки. Такое прошеніе милостыни нсколько опасно, потому что около церкви во время обдни всегда прохаживается городовой, могущій заарестовать получившихъ милостыню, но за то оно выгодно. Городовые, впрочемъ, не взирая даже на приказъ, рдко заарестовываютъ нищихъ около церкви. Они съ своей народной точки зрнія смотрятъ на этихъ нищихъ, какъ на нчто естественное, обычное, исконнорусское и иногда сами суютъ нищему копйку.

Въ притворъ вошла женщина въ нагольномъ полушубк, пестромъ платк на голов, завязанномъ концами назадъ, и съ груднымъ ребенкомъ. Старухи нищія приняли ее сначала за богомолку, идущую въ церковь, но когда она встала въ рядъ съ ними, он загалдли, обращаясь къ ней:

— Ты что это? Никакъ милостыню просить? Уходи, уходи отсюда! Здсь нельзя.

— Отчего-же нельзя, миленькія, коли вы просите — просительно заговорила женщина.

— Мы здсь свои. Мы туточныя… Мы здшнія прихожанки. А ты что такое? Ты чужая, — стала ей доказывать сморщенная старушенка въ черномъ чепчик на заячьемъ мху, носящая названіе чиновницы, потому что у ней когда-то сынъ былъ паспортистомъ въ участк. — Ну, что-же стала? Уходи честью.

— Я только малость, старушки. Я послдняя встану, — упрямилась женщина.

— Уходи, уходи, коли тебя честью просятъ! — завопили снова старухи. — Уходи, а то вдь и городовому отдадимъ.

Женщина попятилась, но не уходила.

— Зачъмъ-же такую обиду супротивъ меня? Я такая-же нищенка, — сказала она.

— Такая да не такая. Откуда ты выискалась?

— Изъ-за Трухмальныхъ воротъ. Я тамъ въ родильномъ была. Вотъ ребеночекъ.

— Ну, такъ къ Трухмальнымъ воротамъ и иди. А здсь нечего туточнымъ старушкамъ мшать, — доказывала ей чиновница. — Вишь, какая выискалась. Туда-же съ ребенкомъ!

— Да еще ребенокъ-ли у ней? Можетъ быть, полно? — длала догадку старуха въ капор.

— А вотъ пусть Андронычъ посмотритъ, — подхватили другія старухи. — Андронычъ, вотъ тутъ чужая пришла и руку протягиваетъ.

Отъ дверей отдлился николаевскій солдатъ Андронычъ и подошелъ къ женщин въ полушубк.

— Ты тутъ чего? — спросилъ онъ.

— Святую милостыньку, Христа ради.

— Ну, такъ и проси около церкви. А здсь на паперти нельзя. Уходи, уходи.

— Да что у васъ откуплено, что-ли?

— А хоть-бы и откуплено, но это дло до тебя не касающееся. Уходи. Чужой доходъ нечего отбивать.

— Эки злюки! Вотъ злюки-то! Совсмъ цпные псы. Право, цпные псы.

Женщина съ ребенкомъ стала пятиться и сошла съ паперти.

— Посмотри, Андронычъ, настоящій-ли у ней ребенокъ-то — говорила «чиновница». — А то поймаютъ ее около паперти, да окажется полно въ пеленкахъ, такъ только на насъ конфузъ. Мараль-то вдь на насъ пойдетъ.

Андронычъ пошелъ за женщиной, вернулся и сообщилъ:

— Настоящій. Даже пищитъ. А что нищихъ около церкви — страсть — прибавилъ онъ. — Какой-то совсмъ новый… На деревяшк. Потомъ съ кокардой на фуражк одинъ. Тоже новый.

— Да не Коклюшкинъ-ли съ Моисеева двора, что прошенія къ благодтелямъ пишетъ? Онъ иногда тоже руку протягиваетъ, — спросила чиновница.

— Ну, вотъ… Не знаю я Коклюшкина! Очень чудесно знаю. А проситъ онъ часто. Онъ недавно былъ въ нищенскомъ… Его недавно полиція словила.

Въ притворъ съ улицы зашелъ околоточный и сталъ проходить въ церковь. Старухи мгновенно присмирли и разстроили свои ряды, порвали шеренги. Околоточный, не обращая на нихъ вниманія, скрылся въ церкви.

— Этого съ краснымъ носомъ я знаю, — сказала про околоточнаго старуха въ капор. — Онъ никогда къ нищенкамъ не привязывается на паперти. Пройдетъ мимо, поставитъ въ церкви свчку и уйдетъ. Вотъ Пентюховъ, такъ тотъ охъ какой! Тотъ — бда…

— И Пентюховъ не привязывается къ папертнымъ. Онъ только на улиц лютъ. Вотъ ужъ тамъ ему съ протянутой рукой не попадайся, — возразила старуха въ чепчик на заячьемъ мху.

Андронычъ тотчасъ-же прибавилъ, стоя у двери:

— Да они вс, ничего… Но вдь у нихъ, служба. Отъ нихъ начальство требуетъ. Спрашиваютъ.

Изъ церкви заглянулъ въ притворъ сторожъ Наумъ и крикнулъ одному изъ стариковъ:

— Алексевъ! Ты почище одтъ. Пройдись со сборной кружкой передъ «Достойно»…

Отъ нищихъ отдлился сдой старикъ въ длиннополомъ кафтан, остриженный въ скобку и пошелъ въ церковь за сторожемъ.

Какая-то нарядно одтая молодая дама пріхала въ саняхъ съ изукрашенной въ голубой шелкъ и серебро кормилицей въ повойник. У кормилицы на рукахъ былъ ребенокъ.

Он стали пробираться въ церковь.

III

На колокольн опять звонъ.