— У самихъ-то, должно быть, въ одномъ карман смеркается, въ другомъ заря занимается, — произнесла «чиновница».
Стали ждать окончанія второй панихиды, которую, по слухамъ, служили купцы. Нищіе ужъ позвывали. Нкоторыя старухи плакались на усталость, но корысть брала свое.
— Вс ноженьки подломило. Шутка-ли: утреню выстояли на ногахъ, обдню раннюю, обдню позднюю и все еще стоимъ. Вдь только передъ поздней и передохнули малость, роптала «чиновница». — Приду домой, пожую да и на боковую. А ужъ вечерня — Богъ съ ней. У вечерни и богомольцевъ-то полтора человка, такъ какая тутъ милостыня!
Изъ церкви доносится «вчная память», и наконецъ выходятъ въ притворъ послдніе богомольцы. Дйствительно, это были люди купеческой складки. Были мужчины и женщины. Одна женщина въ траур сунула на одну сторону гривенникъ и на другую гривенникъ и сказала:
— Раздлите за упокой рабы Божіей Варвары.
А осанистый мужчина въ пальто съ бобровымъ воротникомъ прибавилъ:
— Да вдь ужъ подано, подано. Въ приходскую богадльню на заупокойный обдъ по раб Божіей Варвар подано.
Нищіе были озадачены.
— Разъ отъ разу хуже съ заупокойной милостыней. Стоило изъ-за двугривеннаго на всю братію ноги трудить и дожидаться! — роптала Мара Алексевна. — И что за народъ нынче сталъ! На богадльню подано, на поминальный обдъ. Да намъ-то что, папертнымъ старушкамъ, до богадльни! Мы въ богадльню не пойдемъ. Мы привыкли на свобод жить. Мы вольныя птицы.
Нищіе гурьбой стали выходить изъ притвора на улицу.
1903