Пара беллум

Вид на мостовую ему закрыла молодая двухметровая женщина. Во рту у нее сорок восемь зубов. Одета она вызывающе безвкусно. Впечатление такое, что это — манекен из роскошного магазина дамской одежды, решивший тоже бороться за мир. В Москве такую особу приняли бы за клоуна из цирка. Здесь на нее никто не обращает внимания. Те же теоретики-футурологи предсказывают, что через пятьдесят лет такие огородные чучела станут идеалом женской красоты. Бедные потомки! Впрочем, о вкусах не спорят. Пятнистый слюнявый Дог, например, отчаянно кокетничает со старой облезлой собачонкой, сидящей в сумочке у Венеры двадцать первого века. А он бы на месте дога предпочел бы вон ту молодую боксершу… Но он — всего лишь шпион из страны, которая отстала от Запада в отношении дамских мод и искусственных зубов на целых пятьдесят лет. Неужели Москва все-таки догонит Запад, и там будет то же самое, что сейчас здесь? Не понятно, зачем кого-то догонять, если можно просто уйти в сторону, т. е. вперед?

Люди стоят неподвижно и безмолвно. Даже собаки замерли с сознанием важности момента. Поразительный контраст с русской толпой. В России в таких случаях толпа кипит движениями и звуками, а собаки носятся как ошалелые, радуясь людскому сборищу как светлому празднику. Тут ни одного пьяного. А в России трезвый мужчина в таких случаях исключение… Так кто же от кого отстал?! Теоретики предсказывают, что через пятьдесят лет человеческие сборища вообще исчезнут во избежание распространения инфекционных заболеваний и во имя защиты свободы личности от посторонних прикосновений. И даже пацифисты будут ходить на демонстрации лишь с помощью телевидения.

Пацифисты

Пацифисты съехались сюда со всех концов страны, многие — на своих машинах. Говорят, что через пятьдесят лет на каждого европейца будет в среднем приходиться три автомашины. Интересно, считают ли эти предсказатели русских европейцами? И как наш брат-Иван будет передвигаться на тройке из автомобилей по нашим непроходимым дорогам, да к тому же еще в доску пьяный?

Ходят слухи, будто демонстрацию спровоцировали советские агенты. Зачем советским агентам провоцировать то, что и без их усилий может случиться? Им достаточно лишь не мешать западным миролюбивым и свободолюбивым людям делать то, что они сами хотят, и писать в Москву отчеты о том, что все происходящие на Западе полезные для Москвы события суть результат их активности, — надо же как-то оправдать свое приятное времяпровождение на Западе. И слухи распускать в том же духе. Легковерным западным людям можно даже неожиданный для этого времени года снегопад представить как „руку Москвы“. Это полезно как Москве, так и Западу. Москва раздувает свою воображаемую мощь, а Запад — свою воображаемую немощь. Западу это выгодно как самооправдание своей потенциальной капитуляции перед не очень-то сильным противником, а Москве — как маскировка своей актуальной неспособности принять эту капитуляцию.

Запад

По обе стороны улицы выстроились полицейские. Рослые, сытые, хорошо одетые молодые ребята. Хотя они до зубов вооружены, выглядят они гораздо миролюбивее борцов за мир, которые вот-вот вольются в эту улицу. Он уже видел их в прошлые дни. Они съезжались сюда целую неделю, заполонив весь город и его окрестности. Настроены они довольно агрессивно. А на лицах полицейских написана неуверенность и растерянность. Их оружие выглядит скорее как средство самозащиты, а не нападения. И вообще создается такое впечатление, что аппарат государственной власти на Западе уже был бы не способен защитить существующий социальный строй, если бы нашелся достаточно сильный враг этого строя, всерьез захотевший его разрушить. Вот проблема для размышлений футурологам! Он убежден в том, что в ближайшие десятилетия все созданные до сих пор социологические и политологические теории современного исторического процесса будут выброшены на помойку. Вспомнил польские события недавнего времени. В тот момент, когда Папа приезжал в Польшу, казалось, что достаточно было одного его слова, чтобы в корне изменить ход истории в этом кусочке планеты и в этот отрезок времени. Но слово не было сказано, ибо никто не хотел, чтобы оно было сказано. Ибо все боялись, что слово будет сказано, но ничего существенного не случится. А будет ли сказано это решающее слово здесь в будущем?