Парабола моей жизни

Я начал речитатив «Все прошло, забыт уже отец мой» почти говорком, голосом белым, болезненным, беззвучным, таким, который, как мне кажется, больше всего подходит для выражения состояния души несчастного героя. Затем возникли первые мелодии, и в любовном дуэте с Офелией я развернул голос в полную его силу. Раздались шумные аплодисменты и этого было достаточно, чтобы восстановить у меня нормальное кровообращение и наполнить радостью сердце Бенедетты, которая ждала меня, волнуясь и дрожа. Во всех последующих сценах успех мой шел, все усиливаясь до самой вакхической песни. Это каденция до того блестящая, что выдержать ее на одном дыхании, даже при достигнутой путем неутомимых упражнений невероятной вокальной акробатике, значит,— говорю это смело — перейти в область почти сверхъестественного. И тут энтузиазм публики дошел до пароксизма, вылился в безумную овацию. Еще до того, как я кончил, меня перебили шквалом аплодисментов. Однако я не отважился ответить на несмолкаемые требования бисировать из уважения к авторитету Манчинелли и ожидал приглашения на это с его стороны. Но Манчинелли сам в глубине своей души артиста наслаждался моим успехом и энергичным жестом предложил мне повторить то, что то понравилось публике. Должен искренне признаться, что на мой вкус и с точки зрения художественности наименее удачным моментом в опере является как раз вакхическая песня. Но в общей массе публики мой Гамлет неизменно связывался именно с ней. Это, к сожалению, доказывает, что толпа больше всего ценит в оперном артисте силу и звучание его голоса. Я знал певцов моего поколения, исполнителей, обладавших совершенным мастерством и сценическим обаянием. Но публика, хотя и отдавала должное их умению, оставалась неудовлетворенной и, говоря о том или другом, всегда замечала: «Как жаль, что у него уже нет голоса».

Возвращаясь к «Гамлету», скажу, что, по-моему, самая замечательная часть в опере — третье действие. Здесь моя эмоциональность имела возможность выявить себя наиболее совершенно, широко и полно. И как раз здесь, именно в монологе и сценах с Офелией, так же как и в драматическом дуэте с матерью, я из ненависти к условности и из стремления к правдивости вносил в действие некоторые изменения. Я вовсе не претендую на то, что моя трактовка роли Гамлета не подлежит критике, но могу с чистой совестью утверждать, что она абсолютно законно принадлежит одному мне. Я не копировал никого из артистов моего времени. Я — не без влияния горячих и полных смысла указаний Бенедетты — выражал только то, что подсказывали мне упорная работа и моя большая любовь к искусству, только то, что меня вдохновляло и вызывало мое восхищение.

Когда кончился мой лиссабонский контракт, Пачини, воодушевленный моими непрерывными триумфами, предложил мне еще пять раз выступить в «Гамлете». Я согласился продолжить контракт с целью окончательно овладеть любимым образом. Успех сопровождал меня неизменно. Все билеты на девятое представление были раскуплены за неделю. А потом пришло время расстаться с Лиссабоном, который остался для меня навсегда тем городом, где я впервые воплотил образ, самый любимый из всех в моем обширнейшем репертуаре. Нужно было бы перо более умелое, чем мое, чтобы описать волнение, испытанное мной при отъезде.

Глава 22. ОСТАНОВКА В МИЛАНЕ

Сто тысяч лир по русскому чеку. Подарки из Петербурга. Эстетические развлечения. Болезнь Бенедетты. Выступаю в Милане с Карелли и Карузо. Смерть Бенедетты и ее последствия. Мое безутешное горе. Жуткие галлюцинации и полезная встряска. Благодетельная роль Эдоардо Сондзоньо. Новая жизнь.