Мы изо всех сил старались быть веселыми, но слишком печальное напоминание стояло по соседству с нами, а именно — маленький торговый пароходик, на котором я через день должен был отплыть в Неаполь, а оттуда в Салерно. Кавалларо смотрел на него с непередаваемой грустью. «Жизнь — скверная шутка,— сказал он вдруг,— следовало бы, чтобы у человека вместо сердца был камень. Когда я думаю, что послезавтра вечером этот пароход увезет тебя далеко и что ты, может быть, никогда больше не вернешься сюда и даже, может быть, в вихре твоих будущих триумфов совершенно позабудешь нас, когда я думаю об этом, честное слово, не могу удержаться от слез». Грассо, наоборот, развлекался тем, что давал мне советы для сохранения голоса, советы главным образом характера физиологического. И вдруг, засунув пальцы в волосы: «Брат мой,— сказал он,— прошу тебя, держись подальше от „этого дела"». Оно погубило Чиччо Карди. Он влюбился в бабенку, и оставил во всем этом свои си-бемоли. Весь секрет певца — в воздержании». Джиджи Макки напевал вполголоса «Небо и море» из «Джиоконды», свой любимый романс. Дон Пеппино, погруженный в печальные размышления, смотрел вдаль. Я тоже чувствовал, что оставляю у них частицу самого себя, чувствовал, что расстаюсь со многими дорогими воспоминаниями о значительном периоде работы и совместной жизни, и глубокая печаль охватила мою душу. Друзья проводили меня домой. И тут явился служащий пароходного общества и предупредил, что отплытие парохода в пятницу откладывается на несколько часов. Ждут из Сиракуз партию быков, которые должны быть доставлены в Неаполь.
В пятницу утром Кавалларо, Грассо и я, приглашенные Макки, встретились в маленьком ресторанчике на виа Этнеа и провели вместе весь день. К вечеру — пароход отплывал в семь — я забежал домой взять свой театральный гардероб, состоявший из жалкой экипировки дешево оплачиваемого артиста. В сопровождении трех друзей я направился в порт. Когда капитан отдал распоряжение немногим пассажирам подняться на борт, Кавалларо вынул из нагрудного кармана цветной платочек и, вытерев им глаза, полные слез, протянул его мне, уверяя, что слезы его искренни. Дорогой Макки тоже нашел для меня по-братски сердечные слова. Он уговаривал меня непрерывно совершенствоваться, считая, что будущность всецело в моих руках. Когда пароход отплыл уже довольно далеко, Грассо громовым голосом закричал мне вдогонку: «Титтичедду, умоляю, помни! Подальше от „этого дела"!» Это были последние слова, которые я слышал, покидая Сицилию. Друзья мои остались на набережной. Они не спускали глаз с уходившего парохода, провожая меня до последней возможности долгим, пристальным взглядом: Я же видел, как их неподвижные фигуры, постепенно уменьшаясь, становились все более расплывчатыми и, наконец, совсем растаяли в последних отблесках наступившего вечера.
Глава 11. ИЗ КАТАНИИ В САЛЕРНО