Парабола моей жизни

Когда пришли к концу мои договорные обязательства с Чили, где чередовавшиеся между Сантьяго и Вальпараисо последние спектакли проходили для меня с успехом и где меня поддерживало превосходное здоровье и страстное желание совершенствоваться, мы всей труппой отплыли в Европу. В проливе Магеллана море было по обыкновению очень бурным, и мы сильно страдали. Но вблизи Буэнос-Айреса волнение внезапно утихло. Я тотчас же разыскал Бенедетту и с величайшей радостью проводил время в ее обществе. Она принимала мое чувство почтительного обожания с величайшей добротой и мягкостью, а я был счастлив тем, что завоевал уважение той, о которой еще недавно мечтал как об идеальной подруге. Она была тем ангелом, который охранял меня в самые трудные годы моей артистической деятельности и уверенной рукой направляла мои шаги к высокой цели. В Монтевидео на палубу поднялся импресарио, предложивший мне выступить во второстепенном театре Буэнос-Айреса. Весьма возможно, что я по неопытности и согласился бы на его предложение. Но Бенедетта очень разумно удержала меня от необдуманного шага. Дело в том, что в Аргентине имелся правительственный оперный театр, и для меня было лучше дождаться приглашения оттуда.

Путешествие наше продолжалось по морю, гладкому как зеркало, и в конце октября мы прибыли в Геную. Денег, заработанных мною в американском сезоне, едва хватило на то, чтобы поддерживать мое существование, расплатиться с долгами, вызванными поездкой, и оказать помощь семье. Вернувшись в Милан, я почувствовал, что меня охватывает глубокая тоска. Я снова принялся за хождение взад и вперед по той же Галерее в ожидании выгодного контракта. Мне казалось, что я теперь имел полное право претендовать на него. Внешний вид мой очень изменился и, как мне кажется, к лучшему. Я расстался с прической в стиле «богемы» и с галстуком, завязанным бантом. К тому же я выглядел более серьезным и, может быть, более взрослым, как некто, начавший понимать, что путь в искусстве труден и эфемерна иллюзия мгновенных больших заработков. После многих дней хождения туда-сюда я подписал договор на исполнение партии Яго в опере «Отелло» в театре Верди в Пизе. Партия эта была уже мной разучена и великолепно подходила к типу моего голоса и к моему артистическому темпераменту.

Кое-кто сомневался в том, сумею ли я, такой молодой справиться со столь трудной партией. Но после первого представления даже самые строгие критики признали во мне не только певца с исключительным голосом, но и артиста, который наряду с природными данными обладает и качествами, приобретенными путем умелой работы. Действительно, прежде чем появиться перед публикой, я в течение целого месяца не занимался ничем, кроме «Отелло». Я достал стихотворный перевод трагедии, принадлежащий перу Джулио Каркано, и каждый день занимался своей партией с трагедией Шекспира в руках. И поскольку создание столь глубокого образа требует долгого времени, чтобы до конца прочувствовать и понять его, я был счастлив, что в моем распоряжении оказался месяц, позволивший мне освоить этот образ как можно лучше. Да, я имел большой успех и в театральном мире и в прессе. С тех пор я так и не прекращал заниматься изучением великого английского драматурга. Именно он был главным двигателем происходившей во мне эволюции. После представлений «Отелло» в Пизе я поехал в Сиенну в театр Лицца, где исполнял роль Карла V в опере Верди «Эрнани», а затем направился в Палермо. Я был вызван туда, чтобы заменить в театре Массимо двух знаменитых баритонов, которые должны были по контракту уехать в Буэнос-Айрес, а именно Марио Саммарко и Эудженио Джиральдони — одного в партии Риголетто, другого в партии Скарпии. Как Саммарко, так и Джиральдони показали себя по отношению ко мне в высшей степени внимательными: это были по-настоящему благородные люди и в искусстве и в жизни. Я должен был появиться на сцене впервые в новом месте в роли Риголетто, но это оказалось невозможным, по причинам, от меня не зависевшим. Таким образом, я был вынужден предстать на суд публики в роли Скарпии, роли тем более трудной и рискованной, что, во-первых, она была для меня совершенно новой, во-вторых — ее все время исполнял тот, кого на эту роль выбрал сам композитор и, в-третьих, мне предстояло выступить на сцене без оркестровой репетиции, удовольствовавшись одной единственной репетицией под рояль.