Парад обреченных

Тимофей Печёрин Парад обреченных

Пролог

Ночевать не дома — вряд ли добрый знак. Разве что покинуть родные стены человека заставила влюбленность или гульба. Но чаще все-таки провести ночь вдали от домашнего уюта вынуждают совсем другие обстоятельства. Куда менее приятные. Хоть зов долга, а хоть и любая из двух пакостных сестер: тюрьма или сума.

В случае с вором по имени Киф дела обстояли даже хуже. Родного угла он лишился давно — рано осиротев. И несколько лет мотался по улицам, кормясь мелкими кражами да отбиваясь от шаек таких же сироток-бродяжек. Пока некий карманник из эльвенстадской гильдии воров не приметил шустрого мальчишку. И не захотел взять его учеником.

И хотя жизнь у Кифа с той поры вроде пошла на лад, но кое-чего в ней по-прежнему не хватало. Ибо, сколь ни хотел, но не мог юный вор назвать городские катакомбы домом, а гильдию — семьей. Как не смог и до сих пор, спустя много лет.

Потому и предал собратьев по ночному ремеслу этот неприметный, похожий на крысу, человечек легко. Ни минуты не раздумывая и даже с чуточкой злорадства. Потому как обиду успел затаить едва ли не на каждого члена гильдии. Пусть даже легкую.

И более всех Кифу успел досадить не кто иной как предводитель гильдии. Старый кровопийца Манус, охочий до его, Кифа, денежек. Каковые доставались Кифу отнюдь не по щучьему веленью. И с неба в карман не падали. Хоть немного навредить этому мерзавцу Киф мечтал уже давно. А тут такой шанс подвернулся — грех было упустить!

Ну да по поводу собственной греховности Киф не переживал. Ведь настоятель Собора обещал полное прощение и отпущение. Если что и волновало Кифа после той исповеди-доноса, так разве что сохранность собственной шкуры. Которая хоть и почиталась бренной, но была ему дорога.

Киф намеревался покинуть город. Дабы не напороться ненароком на нож кого-нибудь из прихвостней Мануса. Однако не успел. И то, что до него не добрался никто из гильдии, утешало Кифа не слишком. Потому как беда пришла, откуда он ждал меньше всего.

Бывшего вора и незадачливого беглеца опознали и повязали два монаха — плотных и коренастых, почти квадратных. Причем, повязали, что обидно, в каких-то двух десятках шагов до городских ворот. Так что очередную ночь в своей жизни Кифу пришлось провести не абы где, но в подвалах под Собором. На дыбе, в камере пыток. И, разумеется, даже без единой мысли о сне.

И вот ведь злая ирония! Именно такой участи Киф желал предводителю теперь уж бывшей своей гильдии. Но тот, не иначе, опять вышел сухим из воды. Оставшись недосягаемым даже для инквизиции.

Впрочем, справедливости ради, самого страшного с новоиспеченным узником пока не произошло. Притащив Кифа в камеру пыток и вздернув на дыбе… собственно, к пыткам инквизиторы переходить не спешили. А значит, подумалось вору-ренегату, в отношении него цепные псы церковные еще не определились. Что давало хоть мизерные, но шансы покинуть казематы живым. И, что немаловажно, относительно целым.

Двух часов ожидания Кифу хватило, чтобы в душе его затеплился слабенький огонек надежды. А потом огонек этот даже полыхнул на мгновение. Когда в камеру наконец пожаловали два человека. И незадачливый вор узнал в одном из них епископа. Высокий и худощавый, в митре своей тот походил на огромную свечу.

Вторым из вошедших был низкорослый толстяк-инквизитор — брат Теодор. Но на него Киф в тот момент не обратил ни малейшего внимания. Лицом и голосом обратившись к одному лишь епископу.

— Ваше преосвященство! — плаксиво вскричал вор, — произошла страшная ошибка! Я на вашей стороне… настоятель… он обещал отпустить все грехи! Это не я должен находиться здесь! Почему?..

— Довольно, — веско молвил епископ, обрывая эту жалостливую тираду, — когда на твоей стороне Хранитель и сам Господь… то не все ли равно, чью сторону занимает какое-то городское отребье?

При этом он вскинул руку, невольно или нарочно изобразив символ веры — Длань Хранителя. И лишь когда Киф умолк, тихонько всхлипнув, перешел к разговору по существу.

— Грехи, да будет тебе известно, отпускаются на исповеди. А на исповеди следует говорить правду. Ложь же сама по себе является грехом. И тем более попытка обмануть Церковь.

Огонек надежды угас под такой отповедью, как под сильным зимним ветром. Оставив в душе Кифа лишь дым и запах гари. О вылазке людей Мануса и посланцев рыцаря-разбойника вор еще не знал. Но понемногу догадывался: что-то пошло не так.

— Само собой, здесь должен находиться не ты, — сообщил чертов толстяк-инквизитор, мерзко причмокнув, — в этой камере я надеялся поговорить… по душам с алхимиком Аль-Хашимом. Что только притворялся ученым мужем и мудрецом. А на деле впал в грех колдовства и продал душу дьяволу.

При этом брат Теодор потирал свежий синяк, примостившийся под левым глазом. Подарочек от одного из негодяев, что явились вызволять алхимика. Другие члены шайки вроде звали его Вилландом.

— Алхимик?! Аль-Хашим?! — переспросил Киф, преисполняясь искреннего возмущения, — но я же предупредил вас! Манус собирался…