Парад планет

— На горку в другой раз, — сказал Ермаков. — Павел Сергеевич, как вы думаете, почему по данным экспертизы тормозной путь у Тимонина оказался длиннее нормы?

— Тормозной путь? Не знаю, — ответил Голованов.

— А кто знает?

— Наверное, тот, кто тормозит. Когда применил экстренное, вовремя или же с опозданием…

— Вы не стойте, лучше спускайтесь сюда, на травку, — предложил Ермаков.

Голованов пожал плечами, сошел с насыпи вниз и сел рядом.

— Значит, как я понял, вы не исключаете, что Тимонин мог с опозданием применить экстренное торможение?

Вопрос начальнику не понравился. Он нахмурился.

— Ну-ну, — засмеялся Ермаков. — Я ведь вас не допрашиваю. Мы сейчас просто беседуем.

Голованов промолчал.

— Отчего все эти неприятности, как, по-вашему?

— Какие неприятности? Какие?

— Вот эти. Техника катится — вагоны, дрезины, платформы…

— Потому что горка, — ответил Голованов.

— Я понимаю, что горка.

— Уклон солидный.

— Я понимаю, что уклон.

— Вы не по адресу, — сказал Голованов. — Это не мое хозяйство. Сафоновского завода.

— Не важно, чье это хозяйство. Существуют средства, которые противодействуют движению под уклон. И люди, которые должны ими грамотно пользоваться.

— Вы имеете в виду что? Тормозные башмаки под платформами?

— Да хотя бы!

— Точно. Там у них башмачники мышей не ловят, — вступил водитель. — Не помните, смена чья была?

— Да какого-то Петухова или Патрикеева, — сказал начальник депо.

— Пантелеева, — уточнил водитель. — Дяди Пети Пантелеева.

Тем временем приближался пассажирский поезд. Еще мгновение — и он уже грохотал по соседнему пути.

Губкин, однако, все не появлялся. Водитель вскарабкался на дрезину, на самую крышу, стал его высматривать с высоты.

— Где этот чертов кузнечик, а? — сказал он.

Голованов засмеялся. «Кузнечик» — вот что его неожиданно так сильно развеселило. С трудом подавив смех, он поднялся и с удовольствием, со стоном потянулся, распрямляя крепкое еще тело. И полез на насыпь.

…Потом они медленно ехали в обратную сторону, озираясь по сторонам, выискивая «кузнечика» среди придорожной травы.

— Я же его с умыслом, Губкина этого, к Евгению помощником поставил, — рассказывал Голованов. — Чтоб, значит, дурь-то повыбить, такая задумка была. Полгода в паре откатали, смотрю — другой человек. Прямо второй Женя. Во всем ему подражал. Ходит по пятам, каждое движение повторяет, как обезьяна, даже походка такая же… А на деле? Видишь как!..

Наконец они его увидели. Губкин сидел на насыпи, спиной к пути, согнувшись и положив голову на локти.

— Муки совести, — пробурчал Голованов.

Водитель не согласился:

— Да ну… Дрыхнет. Глаза-то залил, вот и дрыхнет.

И он длинным гудком просигналил в спину Губкину. Тот обернулся и стал не спеша подниматься. Отряхнулся, пошел к дрезине.

— Вот так я и слинял, — сказал он, обращаясь к Ермакову. — Видели? Таким макаром, значит. — И плюхнулся на сиденье. Глаза у него были красные — то ли он плакал, то ли просто спал, а может, и то и другое.

Ермаков спросил:

— Кто из вас двоих применял экстренное торможение? Тимонин?

Губкин кивнул.

— Нормально сработало?

— Нормально.

— Там в акте все написано, Герман Иванович, — заметил Голованов.

— Ну хорошо, — устало согласился Ермаков.

— Теперь куда?

— Домой. Домой, в гостиницу.

— В гостиницу пока рельсы не проложили, — невозмутимо, в тон начальнику, заметил водитель и тронул с места дрезину.

Он ждал Ермакова в коридоре гостиницы. Стоял как часовой у самых дверей номера.

— Пантелеев?

— Так точно. Пантелеев.

Ермаков отпер дверь:

— Заходите, не стесняйтесь.

Но он был, похоже, не из стеснительных, этот крепкий старик в видавшем виды пиджаке с орденскими планками. Войдя в номер, сразу опустился в кресло, хозяйски оглядел нехитрую обстановку. Потом перевел на Ермакова взгляд — что называется, уставился. Так и сидел, с интересом наблюдая, как Ермаков раскладывал на столе бумаги. Потом спросил с усмешкой:

— Ну, приготовился?

— Да, начнем.

— А протокол? Не забыл?

— Все в порядке, — отвечал Ермаков бодро, принимая тон. И показал пустой бланк, который держал наготове.

— …Где работаю, кем? — Старик не рассказывал — рассуждал неторопливо, следя, чтоб Ермаков успевал записывать. — Составителем поездов работаю. Башмаки под колеса ставлю. Где? Да здесь, на железке нашей, будь она неладна…

— И давно вы на железке?

— А всю жизнь, считай, как паровоз из Белорецка пошел.

— Когда же он пошел, паровоз?

— Когда ты под стол пешком, в сорок седьмом.

Старик малость зарывался, держа шутливый тон. Он смотрел, как Ермаков будет реагировать. А тот не реагировал. Готов был простить и тон, и улыбочки. Кем, где, когда — все было известно заранее, шла всего лишь словесная разминка. Так они медленно приближались к сути дела.

— В январе вас как будто на пенсию провожали?

— Плохо, видно, провожали. Вернулся.

— Здоровье позволяет?

— Ага, здоровье.

— Что вы можете пояснить по поводу ухода шести платформ с Сафоновского участка?

— Ну вот, ближе к делу! — обрадовался Пантелеев. — А то все вокруг да около… Что я могу пояснить?

— Да. Что именно?

— А ничего.

— Ваша смена была девятого июня?

— Ну а чья? Не моя — ты б меня тягать не стал, верно?