Парад планет

— Это твое частное дело. Но буква закона, которую ты легкомысленно презираешь, она есть единственное, что защищает тебя, когда ты едешь в поезде или ночью идешь по улице. Или мозолишь глаза человеку, которому почему-то не нравится, например, твое интеллигентное лицо, твой кожаный пиджак… Я посмотрел бы на вас, если бы не было нас!

Помолчали.

— Послушай-ка, там в шкафу у нас вроде оставалось? С дня рождения. — Малинин извлек из шкафа и поставил на стол початую бутылку.

Выпили.

— Ты пойми, — уже очень дружелюбно продолжал Малинин, — перед тобой ведь не заядлые преступники… Люди! Нормальные люди! И они работают как умеют. Да, не всегда хорошо, но только ли их в этом вина? Их не научили по-другому… Что ж теперь, в тюрьму за это?

— Ну, суд решит.

— И тебе их не жалко?

— Каждого в отдельности — да, — отвечал Ермаков. — Но когда видишь последствия того, что они совершают все вместе, — оттого, что кто-то опоздал, кто-то не пришел, кто-то напился, кто-то поставил один башмак вместо двух или ехал с превышением скорости… Что-то надо делать… Что-то надо делать!

Малинин барабанил пальцами по стакану.

— А почему ты упомянул скорость? При чем здесь скорость? К примеру, что ли?

Ермаков промолчал. Потом поднял глаза на Малинина:

— Да нет, это вполне конкретно. Он не знал, с какой скоростью ехал. У него был неисправен скоростемер. Вот так.

— Значит, дело не в платформах?

— Нет, дело в них. Но дело и в том, что пять-десять лишних метров тормозного пути стоили машинисту жизни!

— Это что, установленный факт?

— Да, — сказал Ермаков. — К сожалению. Или к счастью, уж не знаю как… Установленный. С сегодняшнего дня.

Встретились в вестибюле гостиницы.

— Я думал, вы уехали, — сказал Губкин.

— Как же я могу уехать, не попрощавшись с тобой!

Губкин кивнул и стал подниматься по лестнице.

— Куда? — остановил его Ермаков.

— Ну туда. В номер к вам.

— Вернись.

— А где допрашивать будете?

— Не буду допрашивать. Просто — поговорим… Ты что это? Вон даже вспотел, — засмеялся Ермаков.

— Жара, — вздохнул Губкин, и они вышли из гостиницы.

…Потом они сидели на скамейке в сквере. «Кузнечик» рассказывал:

— Он сам мне кричит: прыгай, мол, прыгай, два раза сказал и еще ногой! Тут я и катапультировался — вроде кто за шкирку ухватил да вышвырнул ногами вперед! Не знаю, как получилось… Очнулся — сразу под вагоны полез, через насыпь. Думал, на другую сторону Женька мой выпрыгнул… то есть даже не сомневался! Смотрю — нет его. Я, значит, обратно — опять смотреть-высматривать… Говорю, даже не сомневался, что он следом за мной выпрыгнул. Ума не приложу… Не рассчитал он, что ли? — Губкин помолчал и вдруг пожаловался с горькой усмешкой: — Сейчас к вам шел — в родном дворе камнями обстреляли… Пацаны, сопляки совсем!

— Нехорошо.

— Что ж хорошего… Жена говорит: уедем давай, жизни нам все равно не будет…

— Куда это вы поедете с двумя детьми? Подожди, без паники, главное, — сказал Ермаков. — Я не знаю, кто тебя тут ославил и с какой целью, но это все можно изменить.

— Думаете?

— А как же… только нужна от тебя правда.

— Я сейчас правду говорю.

— Правду? Вы с какой скоростью ехали?

— Ну, там знак ограничения. Дорога под уклон. Ехали шестьдесят — семьдесят.

— Откуда известно?

— Откуда! Скорость на спидометре.

— На спидометре ничего у вас не было. Стрелка прыгала туда-сюда. Барахлил скоростемер.

Губкин молчал.

— Вот послушай, как было дело, — продолжал Ермаков. — Увидели платформы. Что? Тормоза. Среагировали. Но тормозной путь — что? Оказался длиннее нормы. Ехали-то с превышением. Не знали, а ехали! Скоростемер, Губкин, скоростемер! Так или нет?

Губкин молчал.

— Тебя интересует, откуда такие выводы? Скажу. Есть скоростемерная лента. Прочесть ее совсем несложно, если уметь и, главное, хотеть ее прочесть. Есть локомотив. Осмотр его тоже кое-что объясняет. Короче, вот мои выводы, Валерий. И я считаю, что и ты, и машинист, оба вели себя правильно, не растерялись. Так или нет?

— Так, — сказал наконец Губкин.

— Знал машинист о неисправности?

Парень опять молчал.

Но Ермаков уже смотрел на него дружелюбно, ласково, как недавно смотрел на «башмачника» Пантелеева, когда тот начал давать правдивые показания.

— Что сейчас говорить-то, — сказал вдруг Губкин. — Знал или нет, что уж теперь изменится? Нету его.

— Но ты-то есть. Ты-то остался. Только твои показания могут что-то объяснить людям, а тебя избавить от этих… камней во дворе!

Ермаков поднялся со скамейки. Губкин продолжал сидеть, ковыряя землю носком ботинка.

— Все, что ли? Или еще будете вызывать? — спросил он обреченно.

— Придется. Это в твоих интересах.

— Понял, — кивнул Губкин.

Ермаков толкнул дверь номера, вошел. Вошел в собственный номер, а увидел двух неизвестных, развалившихся на койках с сигаретами.

— Вам кого? — спросил один из них.

— А вы кто? — ответил Ермаков вопросом на вопрос.

— Мы? Мы здесь живем. Днем заселились.

— Дело в том, что я тоже здесь живу… жил еще утром… А где мои вещи?