Парад планет

— А тебе не приходит в голову, — отозвался Малинин, — что такие статьи пишутся из принципиальных соображений? Или из принципиальных соображений работают только следователи? Так вот, дорогой мой! Я не пишу судебных очерков. И не занимаюсь разоблачениями… Хватит разоблачений, хватит жертв! Или ты сумасшедший? Какая тебе нужна правда? Вы же пролили реки крови — и всегда ради какой-то правды… Хватит, хватит. Пусть будет ложь, пусть будет подвиг! Да, да! Подвиг машиниста!

Он помолчал. Отошел к окну, вернулся:

— Этой статьей я горжусь, если хочешь знать. Я написал ее по велению совести, прошу прощения за громкие слова. И я бы, может, еще подумал, писать ее или нет, я ленивый человек, и это не моя тема. Но я встретил тебя… Один великий писатель хорошо сказал, что прокуроров у нас достаточно, а вот защитников!.. Да, я написал не всю правду, это все не так, это ложь, пускай. Зато теперь старуха мать получит пенсию за героя сына, а вдове дадут квартиру… Ради одного этого стоило солгать!.. Объяснил я тебе, нет?

И Малинин сам налил Ермакову еще минеральной.

Он стоял возле кресла, глядя на бывшего соседа сверху. И тот поднялся навстречу, они оказались лицом к лицу.

— Вот такие, как ты, и есть главное зло! — тихо проговорил Ермаков. — Вы своими баснями морочите людям голову, создаете превратную картину жизни. Отучаете работать, уважать законы…

— А ты что же, всерьез считаешь, что жизнь изменится к лучшему, если действовать сильными средствами? — усмехнулся Малинин.

— Да, — отвечал Ермаков. — Да! И сильными в том числе.

Он хотел еще что-то сказать, но передумал или не нашел слов. Они с Малининым все стояли лицом к лицу, и было мгновение, когда казалось — они кинутся друг на друга. И тут Ермаков сделал шаг назад. И еще шаг.

— Ну-ну, спокойно, — сказал он. — Спокойно! — Погрозил пальцем самому себе и пошел к двери.

— Я тебя оторвал от работы?

— Ничего.

— Как дома-то?

— Что? Дома как? Нормально.

— Когда в рейс?

— Сегодня в ночь.

— Вот здесь, пожалуйста, распишись.

— Где?

— Вот, наверху. Ты даешь подписку об ответственности за дачу ложных показаний. Статья сто восемьдесят первая.

Ермаков протянул бланк. Губкин расписался. Они сидели в кабинете начальника депо. Ермаков спросил официальным тоном:

— Что можете сообщить следствию о происшествии на шестьдесят третьем километре Кашинского пути?

— Мы увидели платформы, — отвечал Губкин. — Тимонин мне крикнул: «Прыгай». Применил экстренное торможение. Я прыгнул.

— Когда вы обнаружили, что скоростемер вышел из строя?

— Скоростемер был исправен.

— Минуточку. Я спрашиваю… Слушайте внимательно мой вопрос, Губкин. Не допускаете ли вы, что в результате поломки скоростемера машинист Тимонин мог не знать, что вы следуете с превышением?

— Не допускаю, — сказал Губкин.

— Что с тобой, Губкин?

— Ничего.

Он был абсолютно спокоен. Сидел напротив, смотрел на Ермакова. Смотрел и ждал — весь внимание.

— Что ты мне тут поешь? Ты же мне на скамейке другое говорил!

— На какой скамейке? А, на скамейке! Так это я тогда чего-то пел. Пьяный был.

— Послушай, может, тебя кто припугнул?

— Меня? Кто? Кто припугнул?

Что-то мелькнуло в глазах Губкина, какое-то новое выражение. Тут «кузнечик», пожалуй, выдал себя, приоткрылся на мгновение.

Пришлось начинать все сначала.

— Как втолковать тебе, чудак-человек! Ты ж вроде парень неглупый, раскинь мозгами. Или нравится, когда в тебя камнями? Когда говорят, что ты трусливо спрыгнул?

— Трусливо спрыгнул.

— Свидетель Губкин, помните, вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний!

— Это вы меня склоняете к даче ложных. Я как есть говорю.

Все было ясно, Ермаков мог смело закругляться. Но он еще спрашивал по инерции:

— Скажите, Губкин, вы с Тимониным знали, что выехали из депо на неисправном электровозе?

— Мы выехали на исправном.

— Повторяю вопрос… Вы знали, что выехали на неисправном электровозе?

Так могло продолжаться до бесконечности.

— Распишитесь, Губкин. Вот здесь: «С моих слов записано верно»… И свободны.

В это время в соседнем помещении, в цехе депо, шла съемка. За камерой хлопотали телевизионщики, и среди них Марина, а перед объективом стоял, волнуясь, то и дело поправляя галстук, Павел Сергеевич Голованов.

Он говорил:

— Фамилия моя Голованов. Я начальник депо, где работал Евгений. Вся жизнь у меня связана с двумя Тимониными, Михаилом и Евгением, отцом и сыном. Начинал я помощником машиниста у отца, потом сын был помощником у меня. Я его сам в депо привел, посадил на локомотив. У меня они двое как бы сливаются в одного человека, вот можете поверить. Как будто один человек. И он уже раз погибал под бомбежкой, прямо на моих глазах. Вынесли его, раненного, спасли, я сам кровь давал. А потом хоронил через десять лет…

Эту сцену наблюдал, стоя в стороне, Ермаков. Лицо его, поза — все выражало спокойное терпение. Теперь, когда Голованов, освободившись, отошел от камеры, он двинулся ему навстречу.

— Павел Сергеевич, на минутку.

— Вы здесь? — удивился Голованов. — Ну что еще? Губкина вам нашли?

— Нашли. У меня теперь разговор с вами.

В кабинете, куда он вошел вслед за Головановым, Ермаков сказал: