Поезд причалил к перрону. Вышли пассажиры. Их было человек тридцать — сорок. Сбившись в одну пеструю группу, они двинулись к зданию вокзала. А навстречу уже текла толпа встречающих. Две группы соединились, в ту же минуту оркестр заиграл марш. И тотчас же вдруг кто-то повис на плечах у Малинина. Он с трудом развернулся в толчее. Военный, сосед по купе, обнимал его как старого знакомого. Потом над самым ухом они услыхали стрекот телевизионной камеры.
— Пассажиров, прибывших на церемонию закладки памятника, просим пройти на привокзальную площадь и занять места в автобусах! Повторяю… — раздавался голос вокзального диктора.
Потом они стояли у насыпи в пустынном месте возле железнодорожной колеи. Со стороны это выглядело странно: толпа людей у насыпи, где ничего нет, кроме рельсов, полоски леса вдали и высокого неба.
Когда они разошлись, стал виден кусок гранита на островке из побеленной щебенки: «Здесь будет воздвигнут памятник машинистам Тимониным М. А. и Е. М.»
А люди вошли в лес… «Привал, привал», — вдруг донеслось издали и поползло, многоголосо разрастаясь, по оврагам и полянам. Чаща заговорила.
Малинин с Мариной пробирались по неприметной тропинке, то и дело натыкаясь на бывших пассажиров скорого. На поляне супружеская пара завтракала, расстелив полотенце. Мальчишка залез на дерево. Мужчина в строгом, не по погоде, костюме, пробравшись в заросли, лакомился ягодами. Старуха в очках сидела на пеньке. За кустом целовались. Потом кто-то закричал: «Эй!» — и, как эхо, отозвалось несколько голосов.
Малинин растянулся на траве. Марина села, обхватив руками колени.
— Мы не опоздаем? — спросила она. — Там кого-то зовут. Не нас?..
1979
Судьба явилась бритоголовым солдатом-первогодком, в сумерках вышедшим навстречу из подъезда. Паренек приблизился без слов, с папироской в зубах. Герман Иванович так же молча извлек из пиджака зажигалку, щелкнул. Получилось само собой — щелкнул машинально и забыл, вошел в свой подъезд. Поднялся в лифте на шестой этаж. Начал отпирать дверь. А она вдруг сама распахнулась, жена с порога сказала:
— Тут повестка, Гера. Из военкомата.
— Новости.
Он больше ничего не сказал, разулся молча в прихожей и проследовал в комнату. Здесь сразу опустился в кресло, вытянул ноги.
— Ну, покажи. Что там такое?
Жена принесла повестку. Он надел очки:
— А почему край оторван? Ты расписалась, что ли?
— Понимаешь, получилось неожиданно, я сразу не сообразила…
Он встал и включил телевизор. И снова сел.
Жена не уходила, все стояла за спиной.
— Какие-нибудь сборы опять?
— Скорей всего.
— Ты же ездил в прошлом году.
— В позапрошлом.
— Что это они тебя дергают?
— Не знаю.
— По-моему, ты смотришь телевизор.
— Да. Не стой за спиной.
— А может, наоборот? Решили снять с учета?
— Может быть.
— Ох, как мне это все не нравится! — сказала жена.
— Что не нравится?
— Войны бы не было.
— А-а, — протянул Герман. — А мне не нравится, когда трогают мои вещи.
— Какие твои вещи?
— Фотоаппарат почему на подоконнике?
— Ну, Славик, наверное.
— Был ведь разговор.
— Ты перестань нервничать, — сказала жена. — Пускай Лев Сергеевич позвонит, в конце концов.
— Куда позвонит?
— Ну, в этот… военкомат.
— Я нервничаю, потому что ты отсвечиваешь. Или сядь, или… Одно из двух.
Жена предпочла второе «или», ушла. Герман некоторое время сидел в прежней позе, развалясь перед телевизором. Но вот поднялся и, подойдя к письменному столу, выдвинул ящик. Нашел записную книжку, надел очки, полистал. Выдвинул следующий ящик. Потом другой — там он тоже рылся. Получился поспешный обыск в собственном столе. Наконец извлек еще одну записную книжку — старую, растрепанную. И торопливо ее полистал…
С раскрытой книжкой он появился в коридоре. Жена разговаривала по телефону. Она сразу сделала знак, показывая, что закругляется.
И вот Герман Иванович набрал номер:
— Магазин? Извините.
Он снова покрутил диск:
— Магазин? Что? Я в очках, спокойно. Шесть пять три восьмерки. Нет? Раньше был магазин. Извините.
Бросил трубку и прошел на кухню.
Там, отвернувшись к окну, сидела жена. Ужин был на столе.
Он устроился было ужинать, но жена продолжала сидеть отвернувшись, и он не выдержал, подошел к ней сзади, обнял за плечи:
— Ну что?
И вместе с ней стал смотреть в окно. С высоты шестого этажа были видны окна соседнего дома, и крыша другого соседнего, и кусок неба над крышей — темного неба с двумя-тремя бледными крупинками звезд.
Звезды приблизились. Их оказалась целая россыпь, созвездие, и оно подплывало, являясь из мглы, — обрывок детских бус, летящих в черной пустоте. Герман Иванович сдвинул диск спектрометра, оторвал взгляд от трубки-гида и, осторожно ступая во тьме павильона, перешел к другому телескопу.
Там его поджидала лаборантка.
— Герман Иванович, еще полторы минуты видимости.
— Проверь фотометр.
— Уже.
— Перезаряди левую кассету. Заволакивает, надо же!
— И всегда в ваше дежурство, — засмеялась лаборантка.
— Поторопитесь.
— Готово.
Он приник к трубке-гиду:
— Света!
— Я здесь!
— Я же, кажется, просил проверить фотометр.
Лаборантка подошла. Он притянул ее к себе.
— Ну пусти, ладно.
— Ты не обижайся.
— Я не обижаюсь.