Парад теней

- И зря, - предупредил знавший себя, а потому и мужиков вообще, умный Казарян.

- Он уже мало что может, Рома, - пооткровенничала Наталья.

- В этой ситуации важна она, а не он. Если она очень захочет, то он сможет. Или, в крайнем случае, будет самодовольно считать, что смог.

- Ты, я думаю, приехал не для того, чтобы обсуждать сексуальную потенцию моего мужа. Что тебе от нас надо, Рома?

- Получить кое-какую информацию от Юрика, - откровенно признался Казарян.

- Какую информацию?

- Самую пустяковую, крошка.

- И для получения пустяковой информации ты издали показал Юрику внушительную дубину. Ты на что намекал, Рома?

- Я ни на что не намекал, дорогая. Я просто очень боялся, что вы откажетесь - вон вы теперь какие, и рукой не достанешь! - меня принять, и для упрощения дела слегка погрозил пальцем впечатлительному Юрику. Пальцем, заметь, а не дубинкой!

- Не только Юрию, но и мне. Что бы это значило, Рома?

- Говенная ты хозяйка, Ната, - дал понять, что ему надоел допрос, Казарян. - Даже выпить гостю не предложишь.

- Извини. Виновата, исправлюсь. - Наталья кинула в два длинных, как ее ноги, стакана пару льдышек и из тяжелой бутылки налила в них многолетнего виски. Подняла свой и, издеваясь (над ним, над собой - неизвестно), провозгласила: - За твой визит, принесший в этот дом радость!

- Радость безмерная, нет ее причины! - голосом Робертино Лоретти пропел Казарян, выпил и уже речитативом продолжил музыкальную тему: - Ты, говорят, запела, Ната?

- Слишком громко сказано, - тайно гордясь, произнесла она. - Просто я подготовила двухчасовую сольную программу, в которой и художественное слово, и отрывки из кинофильмов, где я снималась, и танец, и, да, пение, Рома!

Он помнил, как она пела. Очень громко, но противно. Казарян пытался с нею лейтмотивную песню писать для первого ее фильма, но пришлось отказаться. В результате она только рот под фонограмму раскрывала.

- И раскручивает тебя мудак Олег Радаев, в связи с чем Юрику сегодня приходится свидетельствовать ему свое почтение, - догадался Казарян.

- Олег по-дружески помогает мне. И только.

- И только! - поиронизировал Казарян. - Ладно, теперь о другом. У нас ведь сугубо светская беседа? Покажи-ка мне апартаменты Юрика. Или он тебя к себе не пускает?

- Ох, Ромка, Ромка! Хитрости твои восточные - напросвет. Картины посмотреть хочешь, да?

- Я о его коллекции много слышал, но ни разу не видел.

- А кто видел? Он с ними, как скупой рыцарь с дукатами, беседует один на один. Но что ж, давай посмотрим, пока он в отлучке. Только должна тебя огорчить, здесь не все. Добрая половина - в загородном доме.

- Что ж, посмотрим злую, - согласился Казарян.

- Что? - не поняла Наталья.

- Раз добрая половина там, то здесь злая, - доверчиво объяснил кинорежиссер.

Через свежепрорубленную дверь проникли в банкирские хоромы и сразу же оказались в сотворенном из целой квартиры выставочном, по последнему слову музейной техники, зале. Наталья включила подсветку.

- Да-а-а, - протяжно произнес Казарян. А что еще сказать?

- Днями закончили в двух квартирах евроремонт, - гордо сообщила Наталья, чем вернула Казаряна из ошарашенного состояния в состояние обычное.

- Теперь евро! Все теперь евро! - патетически воскликнул он и забормотал, забормотал: - Евроремонт, евробомонд, евроаборт, еврокомпот.

- Будешь картины смотреть или нет?! - прервала его шаманское камлание Наталья.

- Буду, буду! - тут же сдался Казарян.

Не было какой-либо целенаправленности в секретарском коллекционировании. Брал что попадалось под его жадно ищущую руку. Но, надо сказать, с неплохим выбором. Особой шелухи, за исключением нескольких второстепенных передвижников, не наблюдалось. Чудесный, чего уж тут греха таить, уголок портретов конца восемнадцатого - начала девятнадцатого века, стена исторических (российские, несправедливо забытые академисты) полотен, стенд замечательных графиков, многочисленные мирискусники, и вот они (казаряновская страсть), столпы серебряного века. Нет, Юрик, у двух армян - отца (профессора-литературоведа) и сына (бывшего сыщика, а ныне кинорежиссера) и полнее эти живописцы представлены, и качественнее. Но вот эта Гончарова, пожалуй, младшему армянину не помешала бы. Как и Машков. Как Григорьев. Как и Яковлев.

Но в чем всех обошел Юрик, так это в театральных и кинематографических работах. И двадцатые годы - Попова, Экстер, Лисицкий, Родченко, не говоря уже о Татлине, Егорове, Тышлере, Головине, и тридцатые - Эрдман, Вильямс, Дмитриев, Акимов, и сороковые, и пятидесятые, и шестидесятые...

Кое-какие сведения о том, как добывались эти эскизы, у Казаряна имелись. После юбилейных выставок авторам или их наследникам намекалось, что неплохо было бы подарить вдохновителю и организатору, персонифицированному в страстном любителе искусств Юрии Егоровиче, не все, конечно, но кое-что из выставленных работ. И дарили. Не все, конечно, но дарили.