Парадиз (СИ)

Домой он пришел на удивление уравновешенным и спокойным. Было уже за полночь, а Наташка не спала. Но, вместо того чтобы названивать ему на телефон, озабоченно смотрела в ноутбук. Диванные подушки мягко подпирали ее спину, плед укрывал ноги — хотя в квартире было тепло. Но в последнее время она считала себя стеклянной — очень боялась разбиться.

— Ты чего не спишь? — спросил Александр от дверей.

Она его то ли услышала, то ли нет — неопределенно повела плечами. На столе были расстелены пачки анализов: бесконечные листы с печатями, штампами и прикрепленными чеками. Открыт ноутбук. Чем больше она читала, тем больше себя накручивала: выискивала какие-то диагнозы, предположения, поводы для страхов.

И Александр неожиданно почувствовал мучительную, душу вынимающую жалость. Какую можно испытывать только к самому близкому, родному человеку.

Поспешно, чтобы не бередить ее запахами клуба, комком сбросил одежду в ванной. Не стал ничего есть, чтобы не раздражать ее запахами. Прошел в комнату, на ходу выключив мигающий телевизор, — чтобы не было этого загадочного «тонуса».

— Ну ты чего? — обнял он жену крепко и нежно. — Чего ты все боишься? Ну что ты, мой хороший?

Когда-то — в прошлой жизни — рациональная Наташка, всхлипнула и прижала ко рту кулак:

— Что-нибудь случится, я знаю, Саша, что-нибудь случится, — в суеверном ужасе она бесслезно плакала, утыкаясь в его плечо. — Мне так страшно, если бы ты знал, как мне страшно. Они все пугают и пугают, каждый день говорят что-то новое. Я уже разобраться не могу. То одно, то другое, мне кажется, я уже вообще родить не смогу.

Александра захватила, утопила, накрыла с головой острая, надсадная нежность.

— Ну что ты, ну перестань, — пробормотал он в пушистую шапочку волос. Гладя и зарываясь в них пальцами: так привычно, так родно. Чувствуя, что сейчас на все ради нее готов. — Давай завтра с утра съездим в больницу. Расскажешь врачу, чего боишься. — Он поцеловал жену в висок: — Все у нас будет хорошо, — в лоб, — все будет просто замечательно. — В глаза, в щеки, в волосы, укладывая на подушку. — Все-все будет хорошо, — шептал он. — Мы комнату сделаем, хочешь, обои наклеим с мишками, как тебе нравились. Самые дорогие. А когда родится — купим коляску, будем вместе гулять. Потом в садик отдадим…

Он еще долго говорил, говорил какую-то ерунду… Пока Наташка не уснула у него в руках.

А Александр, кажется, никогда не испытывал к жене такой острой, почти непереносимой любви, разрывающей ему сердце.

Как потом выяснилось, первые два месяца, вызвавшие панический ужас: что же дальше? — оказались самыми тяжелыми. Не успел Александр смириться с новой живущей с ним женой: нервной, непредсказуемо-истеричной, готовой в любой момент сорваться в крик, в слезы, в рвоту, — как Наташку попустило.

Начиная со второго триместра она вдруг стала спокойной, улыбчивой. И почти адекватной. Теперь в ней уже можно было различить привычную Наташку. Даже снова красивую, если не обращать внимания на то, что она потихоньку начинала неприятно расплываться в талии и отяжелела в шагу.

Правда, трогать ее по-прежнему было нельзя. Даже целовать нельзя, лучше и не дышать в ее сторону. Но теперь Александр и сам об этом не помышлял.

Два, а иногда, если невтерпеж, три раза в неделю, он звонил Ноне. И обычно встречался с ней на квартире. Или поспешно трахал в машине, свернув в подворотню или съезд Битцевского парка, — жена бы на такое никогда не пошла. А Нона приезжала на своем «Опеле» — быстро пересаживалась к нему на переднее сиденье. И на ней уже не бывало белья — только широко, призывно распахивающаяся юбка.

Наташка на его опоздания не обращала никакого внимания. Иногда ему с досадой казалось, что не приедь он домой ночевать — жена и тогда не отреагирует. Вся она — всеми мыслями и ощущениями — была в своем животе. И, несмотря на то что внешне по ней почти ничего не было заметно, считала себя жутко беременной.

Говорить она все еще могла только на эту тему и, кажется, не думала ни о чем другом. Часами советуясь по телефону с матерью и с какими-то новыми, вдруг образовавшимися у нее подругами.

На Александра у нее не оставалось времени. И дома он только спал, иногда ел, если ему что-то оставалось от ставшей вдруг вечно голодной Наташки, и сам стирал в машинке белье.

По временам у нее еще бывали заскоки, объясняемые гормональными всплесками. Но уже вполне терпимые. О кесарево говорить временно перестали, успокоившись на том, что каждую неделю, как на работу, она ходила на прием к кардиологу.

Снова плохо все стало месяце на седьмом. Когда Наташка располнела, отяжелела и стала выглядеть по-настоящему беременной. Целыми днями, вечерами и ночами она ныла. Что толстая, что ей тяжело, нечего надеть, и она во всем совершенно ужасна.