Парадиз (СИ)

Немолодые женщины уже, неловко протискиваясь между оградками и тяжело наклоняясь, мыли скомканными мокрыми тряпками запыленные с зимы надгробия. И медленно, тяжно вилась над макушками и деревьями мелодия аккордеона. Высоко-пронзительные переливы разливались в холодном кристально-чистом воздухе. Тянущуюся за гробом процессию окутывала странная, неестественно праздничная атмосфера.

Черно-скорбные люди плакали, и перед ними расступались вереницы бабушек и женщин с пышными букетами и венками из горящих на свету остро-цветастых пластиковых цветов. Каркали вороны, около громадных куч собранного с зимы мусора пробивалась первая зеленая трава. Набухали почки.

— Холодно, — вполголоса сказал Дебольский, ежась в слишком легкой для такого дня куртке. И в составе скорбной процессии обогнул женщину с ярко-розовыми цветами, прижимавшую к себе маленькую — лет пяти — девочку в шапке с помпоном, с сиренево-голубым венком в руках, еще не понимающую того, но уже влившуюся в ритуальную пляску поколений.

Зарайская, глядя куда-то в сторону, на медленно проплывающие мимо них надгробия, задумчиво кивнула. Но ему показалось: она не слушала.

На похороны пришел весь отдел тренинга. Узнали вчера вечером: всех обзванивал сам Сигизмундыч. Который шел теперь впереди, сразу за родственниками, которых, в сущности, считай, и не было: две хромающие старухи, один — тоже немолодой — мужчина. Попов с женой жили одиноко.

Для всех произошедшее стало неожиданностью: ни сам Попов, ни Зарайская, ни шеф так ничего и не говорили. Ванька задним числом ушел в отпуск. А потом сразу случились похороны.

Дебольский, который не видел его две недели, подошел выразить соболезнования: еще у дома, когда все ожидали выноса гроба. Подумал, что нужно спросить, поговорить. Может, чем-то помочь.

Ваня Попов стоял, держа открытой подъездную дверь. Какой-то восковой и немного застывший. Лысина его потускнела и почти не отражала солнца. Лицо, к которому Дебольский так привык за годы совместной работы, теперь почему-то напоминало гладкую, глянцевую игрушку-пупса. Будто это сам Попов умер и бережно приготовлен к погребению.

— Вань… — и пока Дебольский говорил все положенное в таком случае, тот смотрел на него с тихой отрешенностью, добрые, чуть навыкате, глаза за линзами очков рассеянно блуждали.

А когда Дебольский замолчал — тот улыбнулся: ровно и дружелюбно, не слишком показывая зубы (чтобы улыбка не казалась оскалом), но и не сжимая губ (чтобы не выглядеть напряженным), — и с видимой дипломатичной обязательностью кивнул:

— Спасибо. Мы вам завтра перезвоним. — Улыбки тренеров ООО «ЛотосКосметикс» можно было патентовать как торговый знак.

Дебольскому стало не по себе. Но тут начался вынос тела, тяжелый грохот и топот раздался из сумрачного нутра коридора, и он поспешно отошел, чтобы не перекрывать проход. Еще некоторое время присматривался к Ваньке, но тот уже, казалось, пришел в себя. И вроде бы осознавал: где он и что происходит.

Впрочем, не было бы ничего удивительного, если бы он и в самом деле слегка потерялся.

На кладбище все шли группками, не зная друг друга, неуверенно косясь по сторонам. Лишь догадываясь: те — родственники, эти — с работы усопшей. В конце — коллеги Ваньки.

Зарайская, зябко подергивая плечами, шла позади и смотрела больше не вперед, а на надгробия. Некоторые уже вымытые, блестящие на солнце отполированными боками, смотрели на процессию всегда непохожими, выбитыми в граните, портретами, выглядывающими из-за охапок пластиковых цветов. Другие — заброшенные — стояли в пепле прелой листвы, топорщась выцветшими и грязными прошлогодними венками.

Так же тихо, молча, простояла она все погребение. Но, казалось, все чувствовали ее незримое присутствие. Что-то такое исходило от Лёли Зарайской, что легкой сенью ложилось на окружающих. Хотя никто к ней не оборачивался, и ломкая фигура в черном, тихо согреваясь желтизной волос, дымными, журчащими водой, глазами, смотрела на прощание. На то, как Ванька в последний раз целует холодный лоб жены, дрогнув, утирая хлынувшие вдруг потоки слез, касается давно забытых им губ. И гроб медленно опускают на дно стылой весенней ямы забвения.

— Что с ним будет? — спросил Дебольский, идя по той же аллее в обратный скорбный путь. Уже не осененный волнением предстоящей церемонии, а оттого остро одинокий. И вместе с тем наполненный мнимым облегчением, оставившим позади самое тяжелое.

Процессия группками тянулась к высокому кладбищенскому забору. Черные люди брели по залитым солнцем аллеям. Навстречу другим: суетливым и спешащим. С банками с водой и искусственными цветами.

Зарайская подставила лицо яркому солнцу и зажмурилась, впитывая его лучи.

Ваньку увел Сигизмундыч и еще какой-то мужчина, которого Дебольский не знал. Они первыми ушли к автобусу: ждать, когда подтянутся остальные.

Впереди уже виднелась ограда и высокий забор. Кованые ворота, из-за которых лилась протяжная вязь аккордеона.

…темная ночь, только пули свистят по степи…