Парадокс Апостола

Майское утро, когда она устроилась с сигаретой и тарелкой черешни на тесном озелененном балконе своей съемной квартирки, ничем не отличалось от других. Под окнами гоняли мяч горластые мальчишки, две соседки, активно жестикулируя, жаловались друг другу на жизнь, на повороте в переулок буксовал мусоровоз, производя совсем не утренний шум и грохот.

А в электронной почте ее ждало письмо.

При виде имени отправителя предчувствие беды стало таким окончательным, что Анна несколько секунд медлила, прежде чем решилась его открыть. Послание было путаным, будто мысли автора отказывались подчиняться его воле.

А последние строки просто ошарашили.

«…Смерти, Анна, я не боюсь. Перестать тебя узнавать, вот что страшно. На днях доставят пакет с документами, ты их прочти, родная, и попробуй меня простить. Другого прощения я не дождался».

К вечеру того же дня курьер привез конверт, в котором находилась пачка исписанных от руки листов с нотариально заверенным автографом автора, электронный накопитель и завещание, согласно которому все средства, вырученные от продажи алкогольного концерна «Тригон», поступали в распоряжение госпожи Анны Илиади с правом передачи на нужды благотворительности.

И короткая сухая записка, адресованная ей самой, с просьбой переслать полученные материалы известному парижскому журналисту, который наверняка заинтересуется этим делом.

Имя журналиста потрясло Анну не меньше, чем чудовищная абсурдность происходящего.

Что это, шизофренический бред безнадежно больного? Или неостроумная шутка человека, пресыщенного жизнью? Или какая-то другая форма извращенного юмора?

В общем, что угодно, только не правда.

Как очутилась на пороге хорошо знакомой квартиры, она не помнила, но, войдя внутрь, со смертной тоской поняла, что опоздала. Все вещи аккуратно лежали на своих местах, на столе сиротела початая бутылка вина — кажется, тот самый коллекционный Шато Лафит, которым он так гордился, — холодильник был пуст, да и машины в гараже не оказалось.

Черный спортивный «Ауди» с заявленными в розыск номерами вскоре обнаружат припаркованным в афинской гавани Флисвос. Поиски его хозяина займут еще около суток, и к концу дня прибрежный патруль заприметит темное пятно дрейфующего в неизвестном направлении небольшого судна. На корме темно-синей моторной яхты «Рива», утопая в подушках кожаного кресла, будет сидеть атлетично сложенный мужчина на излете средних лет. Приблизившись, полицейские установят, что человек с документами на имя господина Адониса Влахоса мертв «в результате нанесенного себе огнестрельного ранения в область правого виска». Орудие самоубийства — именной пистолет Макарова, принадлежавший генерал-лейтенанту Советской армии Дмитрию Алексеевичу Трояну, — будет лежать неподалеку, покрытый плотным налетом морской соли.

Часть II

Глава 1

Сколько он себя помнил, им всегда двигала страсть.

К путешествиям, к книгам, к профессии… и даже его уход из знаменитого «Мондьяль» сопровождался предельным накалом страстей. Немало времени прошло с того момента, как по протекции бывшего босса Родион получил место репортера в этом престижном печатном издании. Таким был прощальный подарок Робера перед выходом на пенсию, и его значимость Родион не мог не оценить. В то время «Мондьяль» уже занимал четыре этажа кирпичного здания довоенной постройки по улице Сен-Жак, в его редакции работало двести штатных сотрудников, а еженедельный тираж газеты достигал почти полумиллиона экземпляров.

В первые месяцы Родиона определили в подмастерья к редактору внутриполитической рубрики Оливье Бретону — человеку со сложным характером, скандальной репутацией и острым нюхом на сенсации. Бретону было под пятьдесят, он был усат, сутул, субтилен, но при этом дьявольски обаятелен. Коллеги наградили его ироничным прозвищем Астерикс: с одной стороны — за удивительное портретное сходство со знаменитым галлом, а с другой — за ту кипучую жизненную энергию и сверхъестественную продуктивность, которыми одарила его природа. В отличие от известного персонажа у порывистого холерика Бретона не было на голове волшебного шлема с крыльями, но он умел оказываться в нескольких местах одновременно, успевал отвечать на параллельные телефонные звонки, редактировать на ходу сырые тексты, оспаривать и гневно отвергать предлагаемые макеты публикаций, одаривать комплиментами секретарш, громогласно спорить и раздавать распоряжения.

У Бретона имелся отдельный кабинет, к двери которого был пришпилен листок со словами: «La bêtise consiste á vouloir conclure»[23]. Переступая порог этой каморки с мутноватым от уличной пыли окном, Родион каждый раз группировался, как борец перед решающей схваткой.