Парадокс Дорианны

Теперь она совсем одна. Но сердце ее спокойно. Ей уже не страшно.

Остается только ждать, когда придут за ней. Уже скоро…

Глава 27

Однажды утром пришли и за ней.

Палач грубо схватил королеву за шею и, наклонив ее голову над столом, «вжик-вжик» – обрезал ножом ставшие белоснежными волосы. Локоны аккуратно рассовал по карманам. На них уже есть хороший покупатель. Жаль, больше с Марии Антуанетты Иозефы Анны нечего взять. Ее уже давно лишили абсолютно всех вещей, даже заветного талисмана – золотых часиков, которые подарила ей мама. Оставили только гребень. «Но теперь и он тебе уже без надобности», – захохотал палач, порадовавшись своей шутке. Гребень тут же исчез в бездонном кармане. Палач неплохо заработает на продаже королевских сувениров.

Во дворе дожидалась своего очередного седока телега. Только для королевы сделали маленькое исключение. Если других приговоренных, особо не церемонясь, мешком кидали на дно, то сейчас к бортам горестного экипажа приколотили перекладину: пусть пленница едет сидя. Антуанетта не роптала, лишь спрятала под чепец непослушно торчащие в разные стороны огрызки волос, подобрала свое белое платье из грубой материи (вдовий наряд надеть не разрешили, чтобы не вызывать лишнего сочувствия у публики), забралась в колымагу, устроилась на грубую скамью и послушно протянула за спину руки. Палач их тут же связал. Неужели боится, что женщина сбежит? Наивный…

Ровно в 11 открылись ворота крепости Консьержери. Сюда Марию Антуанетту перевезли два с половиной месяца назад из Тампля. Здесь она услышала приговор суда, который признал ее виновной в государственной измене. Другого решения она и не ожидала услышать. Консьержери – известная тюрьма для самых опасных политических преступников. Какую опасность королева нынче представляла для государства, можно только гадать: растоптанная, униженная, лишенная в своем заточении даже элементарной смены белья, потерявшая все на этом свете – мужа, семью, а теперь и жизнь.

Удар хлыста по спине трудяги-лошади – и процессия из палачей и солдат начинает медленно двигаться в сторону площади Революции.

Ме-е-дленно… Чтобы каждый парижанин мог хорошенько разглядеть величественную когда-то королеву и порадоваться тому, что натворил.

Ме-е-дленно… Потому что казнь назначена на полдень. А ехать до площади совсем близко.

Час… Последний час… Опять всего лишь час… Как странно, почему-то именно 60 минут в ее жизни играли важную роль. Сегодня ночью, готовясь к казни, она дала себе последнее напутствие: чтобы страх не вырвался наружу диким криком и тем самым доставил удовольствие палачам, она должна достойно провести последний час. Пусть воспоминания согреют сердце, сохранят разум, придадут сил.

Телега скрипела, переваливаясь с ухаба на ухаб. Вокруг орала разгоряченная предстоящим кровавым зрелищем толпа. А королева смотрела сквозь людей и не видела и не слышала их. Она вспоминала.

Свою мать – Марию Терезию. Гордую, умнейшую женщину. Конечно, пока Туанетта жила в Вене и ловко сбегала с казавшихся занудными уроков, она мало думала о том, как такой большой империей управляет ее мама. Теперь Туанетта жалела, что мама уделяла внимание только светскому воспитанию девочки: как правильно приседать и о чем говорить за столом. А нужно было, если уж императрица решила ее сделать будущей королевой Франции, больше говорить о столь трудном поприще. Ведь сама Мария Терезия осталась в памяти соплеменников уважаемой и почитаемой. Жалела Антуанетта и о том, что после расставания они больше так и не встретились. Что мама умерла, не увидев и не обняв внуков. Что общались они друг с другом только через письма. Причем, первые несколько лет это делала за нее девочка Аня. Когда Антуанетта, наконец, смогла отправить маме весточку, императрица тут же заметила в ответном послании, что письма вдруг наполнились любовью и нежностью, почерк стал аккуратнее, пропали ошибки. За что и похвалила дочь. Ах, мама!

– Смерть королеве! – рев толпы вырвал Антуанетту из построенного ею «замка воспоминаний». Она увидела розовощекую женщину в чепце и фартуке – скорее всего прачка или белошвейка, молодого парня в модном сюртуке – наверняка, студент. И еще сотни и тысячи незнакомых лиц, которые смотрели на нее глазами удовлетворенных победителей. Мальчишки кидали в ее сторону камни, мужчины и женщины выкрикивали непристойности. Ей стало жалко этих людей. Приходить в восторг от созерцания насилия – разве подобное чувство свойственно человеку от рождения? И что (или кто?) вытаскивает на поверхность в нужный момент со дна человеческого сознания столь страшную муть? Разве чья-то пролитая кровь может стать основой процветания?