Парадокс о европейце

Да и как было не заметить! При его появлении Марта сумасшедше, до слез хохотала. Хватала со стола бокалы вина, прихлебывала из них подряд под визг матери, потом икала. Громко кричала, доктор, мол, сегодня, наконец, сможет меня поцеловать. Хотя ни о каких поцелуях Иозеф, разумеется, не помышлял. И тем более об этом не просил.

Последней каплей, после чего ноги Иозефа в этом доме больше не было, было то, что папаша Элиас стал называть Иозефа по-семейному: Ося. А за глаза – Иозеф случайно услышал краем уха – даже хуже того: наш Ося. Кажется, в этом доме зрели вполне понятные для семейства, в котором две дочери на выданье, расчеты. Старшая Аня была уж помолвлена с мистером Райдером (19), тот хоть и писатель, но от него можно многого ждать, его приглашают на обед к мэру. А младшей Марте чем не пара симпатичный доктор. Вполне порядочный молодой человек, хоть и поляк. С хорошим местом в уважаемой клинике. То есть в близком по профилю его, Элиаса Стрелецкого, аптекарскому бизнесу.

А тут еще запоздалые известия в газетах о последствиях извержения вулкана на Мартинике…

Купив билет на поезд в Нью-Йорк, Иозеф решил на прощание прогуляться по округе, по местам, которые успел полюбить.

Он миновал пригород и оказался в кварталах, где белого англо-саксонского американца было невозможно встретить: гринго, тем более в одиночестве, пойти сюда не посмел бы. Поэтому местные обитатели справедливо принимали Иозефа за иностранца. За европейца, каким Иозеф и был на самом деле. За немца, как однажды обнаружилось в разговоре с одной смазливой разбитной мексиканочкой. Впрочем, мексиканка иных, кроме Германии, стран в Европе не знала. Да и о Германии слышала лишь потому, что у нее был недавно один немец.

Дома здесь были редко двухэтажные, поставленные на узком клочке земли, с бурыми стенами, крытые дранкой, с мутными окнами в нишах, над каждым крыльцом был низко нависающий козырек. Деревьев на улице не было. Здесь жили рыбаки и рабочие с консервного завода. Дети копошились в пыли, а смуглые мамаши, сидя на крылечках, пристально, не улыбаясь и мрачно, наблюдали за чужаком в белой паре и щегольском канотье. Но никто его ни разу не окликнул.

Иозеф пошел дальше. По сторонам стали попадаться хижины, дворы которых заросли бурьяном. В тени буйной растительности белели боками алюминиевые баки и пускали солнечных зайчиков большие бутыли, галлона по три, отслужившие, видно, свой срок. Здесь жили те кто сами себя называют пайсано. Если повезет, можно было услышать их разговоры, и Иозефу удалось обогатить свой словарный запас крепкими испанскими ругательствами chinga tu madre, piojo и pon uncondo a la cabeza![10] По-видимому, в жилах этих самых пайсано текла испанская кровь, перемешанная с индейской и мексиканской. Впрочем, на вопрос о национальности они на своем невообразимо ярком языке, смеси английского и мексиканского, объясняли, что они чистокровные испанцы.

Иозефу еще предстояло узнать в России слово суржик, то наречие, на каком говорят в славянских, пограничных между Украиной, Белоруссией и Россией, районах.

Да и в самом Киеве, на Привозе в конце лета наемные грузчики, разгружающие баржи с арбузами, говорят именно на суржике. И к языку пайсано, насколько мог судить Иозеф, было бы вполне применимо это понятие.

Но, конечно, не лингвистика его тогда занимала.

Он понимал, что делает весьма опрометчивый шаг. В Европе его решительно никто не ждет. Со времен своей студенческой молодости он хорошо знал эмигрантскую среду. И его приводила в ужас одна мысль о том, что он пополнит собою праздную толпу говорунов, неуемной болтовней за парижскими уличными столиками под полотняными маркизами или за шницелем и штруделем в венских кофейнях со стаканами водопроводной воды на мраморных столешницах, пытающихся заглушить ностальгию и тоску изгнанников.

Джек прав, – он ведь искренне считал своего приятеля-врача русским, – ему нужно ехать в Россию. Джек даже посоветовал ему купить шубу. Лучше всего канадскую, на собачьем меху, говорил Джек со знанием дела и вполне серьезно. Конечно, собачья шуба тяжелая, но выдерживает и самые зверские морозы. И очень прочная.

– Ты хочешь, чтобы в Англии меня приняли за янки-золотоискателя? – рассмеялся Иозеф.

– Вполне уважаемая профессия, – буркнул Джек. А потом тоже рассмеялся…

Во внутренней исконной России Иозеф никогда не бывал. Конечно, и Одесса, где он бесславно учился у иезуитов и был изгнан за богохульные выходки, и Кременчуг, где он закончил-таки классическую гимназию, считались тогда русскими городами, хоть и находились на территории Украины. Но он, конечно, отправится в Петербург. Или в Москву, как повернется дело. Как фишка ляжет, по выражению Гоши Герца…

Так, очертя голову, можно поступать только когда ты еще полон сил и свободен. Если по крови ты поляк, по воспитанию – итальянец, и веришь в свою звезду. Bisogna crederci per riuscirci![11]