Парадокс о европейце

Он двинулся в благодушную Москву: там, говорят, и звон колоколов – малиновый. Там даже и в былые дворянские времена дуэлей-то почти не случалось, стрелялись все больше в болотном больном Петербурге…

У него было рекомендательное письмо к одному московскому врачу по фамилии Мороховец – доктор занимался пульмонологией и некогда стажировался в Калифорнии. Кроме того, Иозеф от кого-то слышал, будто в Москве нет ни одного рентгеновского кабинета…

Наконец дело у Праведникова дошло и до Князя.

По-видимому, чекисты взяли на обыске на даче в Немчиновке две или три давние открытки из Лондона, от января и февраля семнадцатого года: основной архив хранился в другом месте. И одно письмо из Дмитрова, написанное женой Князя Софьей в конце двадцатого года, самого бытового содержания, причем адресованное Мороховцам в Москву, но с пометкой для Нины. В нем княгиня писала, что Петр плох, ему трудно двигаться. Но есть карточки, крестьяне приносят молоко и яйца, и Нина могла бы пожить с ними, все будет веселее. Про Иозефа не спрашивала. Наверное, до них достигли слухи, что он расстрелян на Украине. Самое поразительное, что НКВД не смог точно установить имя отправителя – Князь ставил в открытках вместо подписи некую пометку, напоминающую масонский значок (25).

Вообще, чекисты работали халтурно, взяли на обыске печатные издания, но оставили все рукописи, написанные Иозефом по-итальянски. Прежде всего – дневники. И французские выписки из документов для книги о Дантоне, которую Иозеф собирался писать для одного советского издательства. Скорее всего им было лень возиться с иностранными переводами – дело-то ясное. Но забрали при этом со стены литографию портрета Пушкина – до выяснения. Так и было занесено в протокол: фотография неизвестного темного мужчины с растительностью на лице.

– Сколько раз вы виделись? – спросил следователь.

– Ни одного.

Как так?

Иозеф рассказал, что в Лондоне Князя он не застал. А когда тот вернулся в Москву весной семнадцатого, Иозеф был уже на Украине. А про себя с горечью подумал, что точно так Князь не встретился ни разу в жизни с Бакуниным: в ссылке в Сибири он его не застал, тот сбежал ровно за месяц до прибытия Князя. А в Женеву прибыл через три недели после бакунинской кончины.

Праведников попросил рассказать об Учителе подробнее. И Иозеф стал пересказывать ему то, о чем, конечно, не упоминалось в многочисленных газетных некрологах двадцать первого года.

Князь в конце прошлого века увлекся тем, что сам назвал биосоциология. На многочисленных примерах он доказывал, что теория Дарвина о борьбе за выживание в процессе становления видов, равно как и теория Лоренца о врожденной агрессивности всех живых существ, одинаково ошибочны. Все живое обладает природной нравственностью. Взаимная помощь живых организмов – вот что наиболее важно для эволюции. Его работа на эту тему так и называлась: Mutial aid as factor of evolution. Князь приводил многочисленные примеры кооперации в животном мире: совместные водопои животных разных видов, общие трапезы орлов и львов, взаимная помощь при миграциях, скажем, слонов, коллективные перелеты птиц или перемещения колоний крабов-отшельников. Наконец кооперация при строительстве муравьями муравейников, пчелами – ульев… (26)

– Я вас не просил читать биологические лекции, – перебил его Праведников. На этот раз довольно бесцеремонно. – Скажите лучше, отчего вы, такой преданный ученик, не прибыли на его похороны? (27).

– К моему сожалению, я никак не мог этого сделать. Потому что пребывал в партизанском отряде в Волынской губернии.

– И с кем же вы там боролись?

– С большевиками, разумеется, с кем же еще! Тогда все порядочные люди дрались с вами, – несколько наивно уточнил он.

Позже Иозеф вспоминал свои московские годы, как взвихренное, истеричное время между двумя революциями. Интеллигенция из зажиточных – тогда уж и некоторые купцы числили себя по этому разряду – декламировала стихи Северянина и кутила. Начинали в Эрмитаже: это называлось послушать Шаляпина, хоть тот и пел в этом второразрядном кабаке с балкончика, тесно посаженного под потолком с лепным беленым орнаментом, быть может, всего несколько раз (28). Потом на Трубной брали лихача и скакали на Тверскую, а там – к Яру, к цыганам. Упивались шампанским, кричали со слезами о грядущей кровавой революции, плакали, дрались и били зеркала…

Никого в Москве не зная, Иозеф сказал со своим легким акцентом извозчику на Николаевском вокзале, чтобы отвез его в приличный отель. Тот выбрал Княжий двор близ храма Христа. Но приезжий провел там только сутки и, изъеденный клопами, съехал на Тверскую, в гостиницу Лоскутную, наивно надеясь, что подальше от Кремля эти несносные животные поумерят свою кровожадность.