Парадокс о европейце

Кажется, в его функции входило все-таки, прежде всего, присматривать за советской обслугой. Особенно его сердило поведение русских буфетчиков на приемах: они хоть и работали на НКВД, но коммунистической сознательности им не хватало. Угрюмые эти парни всегда норовили недоливать гостям – особенно своим согражданам. Экономили нещадно, почем зря набивали бокалы льдом, разбавляли по собственному почину виски и джин содовой и тоником, чтобы потом тайком унести остатки драгоценных напитков домой. Может быть, сами пили, а может, и на продажу.

После обеда Иозеф с Кацем к неудовольствию Нины говорили на темы политические.

– Вот объясните. В стране сажают и мучают людей, а народу хоть бы что, одно повальное увлечение звездным небом, ледовыми приключениями и летающей техникой, – со вкусом разглагольствовал Кац. – Газеты пишут о чем угодно, кроме действительного положения дел. Врут о невиданном урожае и гордятся, что в Зоологический сад впервые в местной истории привезли австралийского кенгуру. Впрочем, про урожай – правда: урожая этого и действительно никто никогда не увидит… И вот еще: готовятся с помпой праздновать столетие с того дня, как подстрелили поэта Пушкина. Праздновать будут, кажется, с таким размахом, будто того не убили, а Сталинскую премию присвоили. Праздников им не хватает… И ведь ни в чем не хотят иметь меры. Я слышал по репродуктору сообщение о какой-то рядовой постановке Шекспира в одном московском театре. Диктор сказал буквально следующее: Шекспир был великий драматург, его имя можно поставить рядом с именами нашего Пушкина и Гомера… Честное слово, слышал своими вот этими вот ушами! – И Кац картинно захохотал.

– Ну, некоторая гласность все-таки наблюдается, – с неохотой сказал Иозеф. – Скажем, своих подельников Сталин судит как раз показательно, газеты полны отчетов…

– Кофе будете с молоком, Вениамин? – вмешалась Нина.

– Или возьмите этих в Кремль визитеров. Вот хоть Анри Барбюс… Да-да, дорогая Нина, молока, пожалуйста, не жалейте. А сахара, попрошу, много не надо. Не то боюсь, как бы до диабета дело не дошло. Ведь обнаружилось, представьте, что в крови у меня сахара уже и так слишком много…

– Легко представляю.

– Так что же Барбюс? – напомнил Иозеф.

– А что Барбюс. Его здесь облизывали, как леденец. Как же – коммунист, сочувствующий. Раза четыре, не меньше, принимали, поили-кормили, на Кавказ возили. Так что вы думаете, накатал-таки восторженную книжонку о Сталине, Железный человек называется. Не попадалась? Правда, в последний раз вышло не совсем хорошо. Его среди прочих сопровождал неведомый какой-то молодой писака коммунистический, Эжен Даби прозывался. Тоже, надо полагать, сталинской ориентации…

– И что же? – нетерпеливо сказал Иозеф.

– Скажу, если вам интересно, – вкусно, со смаком продолжил Кац. – Повезли их то ли в Крым, то ли в Одессу на цвет акации смотреть. И, как вам это нравится, этот самый Даби взял в этой поездке и помер. Причем умер совсем нелепо – от детской скарлатины. Отблагодарил, называется. – И рассказчик с удовольствием глотнул кофе. – Зато друзья великого Горького, Роллан с Уэллсом, интеллектуалы европейские, эти, если что, не подведут…

– Классовая идеология, надо полагать, им все-таки симпатичнее, чем расистская, – сумрачно сказал Иозеф.

– Ах, французы, знаете, и сами такие антисемиты. Вы даже не поверите… Одно хорошо – Андре Жид. – Кац интимно понизил голос. – Обманул, провел усатого на мякине, хэ-хэ… Хоть и еврей, а, представьте, жопошник.

Иозефа эта фраза резанула. Он хотел напомнить Кацу, что Гитлер в Германии не только антисемит, но и ненавистник гомосексуалистов. Но сказал только – еще более мрачно:

– Я здесь прочитал интервью Шоу, что он дал Таймс по возвращении из России. Знаете, что он говорил? Газетчики ваши, говорит, всё врут. В СССР, говорит, никакого голода нет, меня очень сытно кормили… Циничная шуточка.

– Ирландец, что ж вы от него хотите, в самом деле…

По уходу надоевшего гостя Нина сказала:

– И долго мне еще его терпеть?

– До самого конца, матушка. То есть до нашего с вами отъезда. – И – мягче: – С ним ссориться, Ниночка, никак нельзя: посол, как это ни странно, его привечает.

– Тебе странно? Ты и не догадываешься – почему!

– Но, Нина, так и жить будет нельзя, коли всех подозревать… И дятла, и бобра…

Она только рукой махнула:

– Какой бобер, откуда ты взял бобра?..

И прервала разговор. Потому что в столовую вошла Варя и стала собирать посуду.

В другой раз они с гостем разговорились о Черчилле.

Черчилля было принято высоко ставить.

Тем большее недовольство и разочарование вызывали у Иозефа действия Англии, точнее ее бездействие: тогда как раз стало ясно, что Муссолини окончательно аннексировал Абиссинию.

– Вот, английские газеты пересказывают, будто немцы пишут злорадно, – горячо говорил Иозеф, – что поскольку англичане привыкли жить с комфортом, то у них не хватит ни сил, ни энергии применить силу. Они боятся войны как чумы.