Парадокс жизни и нежизни (СИ)

  Марина терпеливо ждет, пока я закончу свои дела у телескопа, сидит на льду, вытянув ноги. Длиннопалые узкие ступни красиво смотрятся на белом. На руке колечко, на шее - шелковый шарфик, на губах помада. Марина пытается помогать мне, чем может. Сопровождает вон всегда. Сводит в таблицу данные. Вычитывает статьи для научных журналов. То есть в темной материи она ни черта не разбирается, конечно, но орфографические ошибки ловит на раз. Говорит, что хочет дождаться, когда Нобелевскую премию в первый раз дадут мертвецу. Пусть и ходячему. Сама Марина просто тянет лямку своих обязанностей метеоролога. Говорит, что ей все это осточертело и что надо начинать получать пособие по инвалидности.

  Провожу ладонью по ее щеке. Там, где пластырь. Представляю, что щека теплая. И мягкая как кожа, а не как кусок резины. Марина благодарно трется подбородком о мою руку.

  - Все, закончил! - автоматически вытираю со лба несуществующий пот. Раньше, в варежках, натянутых на перчатки, работать было много дольше.

  Марина откидывается назад, подкладывает под голову парку, хлопает ладонью по льду, приглашая лечь рядом.

  Глядим на желтую как дыня луну, в приступе святости напялившую на себя нимб. Четыре яркие звезды Южного Креста ехидно подмигивают из темноты.

  А где-то на севере синее небо, голубой океан, и плавится от жары асфальт.

  - Знаешь, - глубокомысленно изрекает Марина, - волосы и ногти у нас не растут. Но выпадают и стираются.

  - Боишься остаться лысой? - интересуюсь я. - Делаю официальное заявление: я тебя все равно не разлюблю.

  - Боюсь, тебе нечем будет чесать мне спину! - хохочет коварная Марина.

  - Знаешь, - хочу сказать что-нибудь хорошее, - У меня друга председателем отборочной комиссии NASA назначили. Я ему идею подам. Пусть нас всей станцией в экспедицию на Марс отправляют. Им наверняка нужны астронавты, которые могут существовать без воздухa, еды и тепла. Представляешь, сколько это решит технических проблем?

  - Ну, это еще когда будет! А что мы там будем делать, на Марсе? - откликается Марина.

  - Как насчет стать водителем марсохода? Здорово смотреться будешь в шлеме и крагах. - предлагаю я.

  - А ты?

  - Я - твоя охрана, марсианским мужикам морду бить буду, если они на тебя слишком заглядываться начнут.

  - А с нами еще кто-нибудь полетит?

  - Хадсен - точно, если астронавтам сверхурочные платят. Аглая блог заведет: Блюда от Марсианки, Вэйно космодром расчищать будет. Все как у людей.

  - У люде-е-ей, - задумчиво тянет Марина.

  Возвращаемся на станцию. Упрямо шагаем против ветра. Маринины длинные темные волосы развеваются на ветру, как пиратский флаг. Она повторяет, словно детскую считалку:

  - У зомбей нет зубей. У зомбов нет зубов. У зомбят нет зубят. У зомбей...

  - Хватит, - прошу я, беря Марину за рукав парки. Она вырывается, упорно продолжая:

  - У зомбей... У зомбей...

  Лицо застыло, стянулось маской, у которой один край безнадежно перекошен порезом.

  - Покажите язык. Скажите "А". Следите глазами за моим пальцем. Дыши... Тьфу. Короче, сидите смирно, - по лицу врача, цвета малиновой настойки, струится пот. Тяжело ему, должно быть, в защитном костюме, и похож он, болезный, на астронавта в открытом космосе. А уж на кого похож болезный я, синий и мороженый, - даже страшно себе представить.

  Рядом такой же астронавт, только женского полу, заглядывает в рот полураздетому Хадсену. Мне тоже в рот посмотрели, а куда заглянут дальше - думать не хочется.

  Странное ощущение полной нереальности происходящего. Как будто смотрю голливудский боевичок средней руки. С непредсказуемым сюжетом, надо сказать. То есть с кино все понятно: сначала бы плохие мы всех пожрали, а потом Брэд Питт всех нас победил, а что будет в реальности?

  Станцию пока закрыли для посторонних. Вдруг не все микробы погибли, и кто-нибудь еще заразится. Астронавты навезли с собой чертову кучу оборудования, изучили всех и вся, но только чешут репу и разводят руками. Такого они, врачи, биохимики и биофизики, еще никогда не видели.

  Лабораторный корпуc, откуда начали победное наступление загадочные вирусы, уже обследовали и сожгли на всякий случай. Теперь возятся с нами. УЗИ, МПТ, томография, анализы крови и лимфы или того, что у нас вместо нее, а так же волос, ногтей и зубов. Вся эта беготня успокаивает. Нас не бросили. Нам пытаются помочь. Надеюсь, эпидемиологи все же разберутся с загадочной болезнью, вкатят нам ударную дозу чего-нибудь с передового фронта науки. И все вернется на круги своя.

  - Доктор, - говорю, - отпустите на двадцать минут в обсерваторию. Моей работы пока никто не отменял.

  Доктор озадаченно глядит на меня из-за стекла гермошлема.

  Потом оказалось, что мы, переболевшие, совсем незаразные и безопасные. Потом оказалось, что мы плохо переносим тепло. Потом оказалось, что вылечить нас не представляется возможным. Но все это было потом.

  А тогда еще можно было вовсю шутить о нашем положении.