Параллели

Все было хорошо, вот только посидеть, поговорить с Лизой не получалось, то некогда, то Марта сидит рядом, улыбается, то еще что-нибудь или кто-нибудь мешает. Лишь в конце второй недели они с Лизой смогли остаться одни и поговорить по душам. Тут-то Анна Максимовна и рассказала дочери о своей болезни. Увидев ужас на ее лице, постаралась успокоить.

— Ты не переживай, — сказала она. — У меня стойкая ремиссия уже пять лет, так что рецидивы маловероятны. Я и не приезжала сюда, пока не удостоверилась, что выздоровела. Так что все нормально. Только у меня к тебе просьба — не говори об этом никому. Это сугубо между нами.

— Ой, мама, — всхлипнула Лиза и обняла ее.

Так они и сидели, обнявшись и вытирая слезы, и именно тогда Анна Максимовна впервые серьезно подумала о том, чтобы все-таки переехать к дочери.

На следующий день Анна Максимовна помогла Марте убрать в столовой после завтрака постояльцев и отправилась на прогулку. Она не рисковала вставать на горные лыжи, но с удовольствием каталась на беговых, благо трасс для любителей классических лыжных прогулок было предостаточно. Но сегодня ей не повезло, поскольку дул такой пронизывающий ветер, что Анна Максимовна замерзла, не успев дойти до начала трассы. Ветер усиливался с каждой минутой, погода портилась, начиналась метель, и она отправилась назад, даже не встав на лыжи.

В доме было тихо. Анна Максимовна налила себе чаю и устроилась в гостиной, развернув массивное кресло с высокой спинкой к большому окну. Она укрылась пледом, пила горячий чай и смотрела на улицу, где все сильнее мела метель, и сновали люди в ярких куртках с поднятыми капюшонами. Ее разморило в тепле, и накатила необычайная леность, такая, что ей не хотелось даже встать и поставить на стол пустую чашку, и она продолжала держать ее в руках.

— А может и правда, уволиться и приехать сюда, пожить, оглядеться, — лениво думала Анна Максимовна. — Подать на ВНЖ, как воссоединение с семьей. Буду жить в горах, учить немецкий, хлопотать по дому вместе с Мартой…

Ее мысли прервал звук открывающейся двери. Мужской голос что-то произнес по-немецки.

— Постояльцы вернулись, — подумала Анна Максимовна.

Но тут раздался голос Лизы, она сказала по-русски.

— Иди сюда, пап, поговорить надо.

Анна Максимовна решила обозначить свое присутствие и уже собиралась встать, но следующие слова заставили ее замереть.

— О чем?

— О маме.

— Ну что там такое? — недовольно спросил бывший муж.

— Пап, у нее онкология, — тихо сказала Лиза.

Анна Максимовна похолодела.

— С чего ты взяла?

— Она мне вчера рассказала.

Александр негромко выругался.

— Рак чего?

— Груди. Но она сказала, что у нее ремиссия уже пять лет, что она выздоровела, — торопливо добавила дочь.

— Это неважно, — ответил бывший муж. — Весь наш план коту под хвост.

— Почему?

— Потому. Сегодня ремиссия, завтра рецессия. Нам рабочие руки нужны, а не лежачая онкологическая больная.

— Пап, что ты говоришь такое? — ахнула Лиза.

— Как есть, так и говорю. Сюда ее теперь тянуть не надо.

— Но как она останется одна в России, если заболеет?

— Как все остаются. Продаст квартиру, наймет сиделку. Не знаю. Не сюда же ее тащить. Ну что ты носом захлюпала?

— Нельзя же так.

— А как? Мы ее лечение не потянем. У нас еще кредит не выплачен. Так, всё. Глаза вытри. Возникнет проблема — будем думать. А сейчас все разговоры о переезде прекращаем. Ясно?

— Да, — Лиза всхлипнула.

— Вот и молодец. Это всё, что ты хотела мне сказать?

— Да.

— Хорошо. Я пошел к Густавсу. Опаздываю уже.

Александр открыл дверь, послышался голос Марты, кричавшей по-немецки, кажется она звала Лизу. Девушка что-то ей ответила и вышла из комнаты. Анна Максимовна с трудом поднялась, аккуратно сложила плед, подвинула кресло на место и отправилась к выходу, забыв на столе грязную чашку. Она двигалась с трудом, словно воздух превратился в густую субстанцию, сопротивляющуюся каждому движению.

Медленно, тяжело опираясь на перила, Анна Максимовна поднялась в свою мансардную комнату и улеглась на кровати поверх покрывала. Она смотрела на скошенный деревянный потолок и ощущала себя совершенно раздавленной, у нее даже не было сил заплакать. Все слезы тяжелым комом стояли где-то в горле, не находили выхода, мешали дышать. Голову окутал тяжелый туман, поглотивший мысли, чувства, эмоции, и только где-то далеко-далеко зудела какая-то неприятная мыслишка. Тихая, но назойливая, словно писк комара, она становилась тем явственней, чем дольше Анна Максимовна смотрела на низкий деревянный потолок с круглыми пятнами сучков. И вдруг мысль вырвалась из туманного плена и остро ударила, кольнула прямо в сердце.

— Как в гробу.