Параллельная ботаника

Жак Дулье, директор Центра Биологических Исследований в Провансе и редактор журнала Pensee, заслужил свою международную репутацию не только из-за своих знаменитых экспериментов в области языка вибраций и эха у организмов, живущих на морском дне, но также и из-за своего детального и оригинального критического анализа Декарта. Возможно, именно тот факт, что он был и биологом, и философом, в первую очередь определил его интенсивный и серьёзный интерес к новой ботанике.

Критикуя идеи, которые, начиная с эпохи Просвещения, удерживались в качестве надёжных основ всей нашей работы в науках, в историческом интервью для Radiodiffusion Francaise Дулье перечислил странные события, которые привели его к интеллектуальному кризису, к его полемической переоценке всех древних смыслов и к формулировке новых методов исследования для изучения явлений, которые «официальная» наука отказалась признавать как действительно существующие.

Его драматическое признание предполагалось как ответ тем лицам во французских интеллектуальных кругах, которые не могли понимать, как биолог его статуса с такой откровенной решимостью мог бы брать на себя риск исследования новых и, по-видимому, эзотерических траекторий, столь полных ловушек и неизбежных подводных камней, когда его репутация как учёного исключительного таланта и благоразумия, казалось, уже гарантировала ему место среди светил науки.

В своём радиоинтервью Дулье рассказал, как вскоре после окончания войны он работал в ботанической биологической лаборатории в Университете Аннапура в Бенгалии. Там он встретил Хамишеда Барибхаи, известного своими исследованиями не только в медицинской ботанике, но также и в литературе на санскрите, и особенно в ведических текстах. Когда они встретились, Барибхаи только что исполнился девяносто один год, но в умственной и физической гибкости он всё ещё мог с лёгкостью сравниться с молодым французским учёным, который в то время был одним из выдающихся талантов в Сорбонне. У них обоих было обыкновение регулярно часто встречаться в «ашраме» на холме, около большого храма, посвященного обезьяньему богу Хануману.[5]

«Однажды в последние дневные часы, в первых лучах долгого заката, когда город был подёрнут красноватым смогом и резким зловонием сожжённого навоза даже до самых холмов, Хамишед Барибхаи сказал мне: «Вы всегда говорите о реальном и нереальном. Если Вы обещаете сохранить это при себе, я покажу Вам новый опыт. Идём со мной». В течение получаса мы шли в направлении реки Амшипат, пока не добрались до края леса из деревьев генсум. Там мы натолкнулись на недавно побелённую грязную хижину. Дверь была заперта на висячий замок. Барибхаи вынул связку ключей из своего кармана и открыл дверь. «Вот ваша действительность» — сказал он с иронической улыбкой. Я был достаточно встревожен тем, что увидел. В полутьме внутри хижины находились два больших белых гиббона. Один растянулся на куче соломы и, кажется, был мёртв. Даже когда мы вошли, он не двинулся. Тем временем другой, не покидая своего места, начал нервно раскачиваться на своих лапах, показывая свои зубы и испуская короткие пронзительные вскрики. «Этот мёртв?» — спросил я, указывая на другую обезьяну, которая всё ещё не показывала ни малейшего признака жизни. «Если этот мёртв, то и другой тоже» — был ответ Барибхаи. Затем он добавил, медленно выговаривая слова: «Вы смотрите только на одну обезьяну». Будучи совершенно привыкшим к шуткам старика, я не отреагировал на это абсурдное утверждение. «Что, как Вы думаете, они делают, эти двое?» — спросил я, пытаясь поддразнить его. Но Барибхаи уже покинул хижину. Я последовал за ним, задаваясь вопросом: чем же, спрашивается, он занимался? Хотя обезьяны были прикованы длинными цепями, я тщательно закрыл за собой дверь.