Параллельные (СИ)

Егор почти ни с кем не общался, кроме воспитателей, дети его сторонились, пугаясь его хрупкости и вечного желания воспитателей защитить младшего Павлова (ах, да, извините, Нечаева) от абсолютно любых опасностей. На мой взгляд, они перебарщивали. Потому что буквально за пару дней их гиперопека привела к тому, что другие дети попросту обходили мальчика стороной. Он смотрел на них печальными глазами и продолжал заниматься своими делами в сторонке.

Воспитателей я тоже могла понять, ибо кто станет рисковать жизнью «элитного» подопечного.

Первые дни я просто наблюдала, игноря свои прямые обязанности — померить давление и проверить самочувствие. И лишь спустя выходные отважилась подойти к нему и поздороваться, присев на корточки и протянув руку:

— Привет, я Нина…

Егор окинул меня вдумчивым взглядом, словно решая, насколько мне можно доверять, после чего неожиданно решился ответить на рукопожатие:

— Вы врач, — сообщил он очевидное.

Я же так и сидела, вцепившись в его ладонь в своей руке, его кожа была холодная и влажная.

— Врач, — кивнула головой.

Мальчик потянул руку на себя в несмелой, но уверенной попытке отделаться от меня.

— Мама говорит, что я должен верить врачам.

— Наверное, — чуть помедлив согласилась я, — только, боюсь, не все врачи заслуживают доверия.

— Угу, у меня был такой. Он обещал, что я выздоровлю…

Продолжать он не стал, а меня пробрал холод. Сколько же всего довелось уже пережить этому ребёнку?!

***

Следующее утро я всё-таки начала с положенного осмотра, отмечая для себя, насколько же показатели Егора отличались от нормы. Это был далеко не первый мой ребёнок с тяжёлым заболеванием, но руки тем не менее дрожали.

— А до этого мы не мерили давление, — со знанием дела заявил парень, пока я соображала, как закрепить манжету на его тоненькой руке.

— Теперь буду.

— А зачем?

Я растерялась и выдала самое банальное:

— Так положено.

Спорить он не стал, но после всех манипуляций неожиданно выдал совершенно взрослое:

— А давление нужно мерить, чтобы оценить, как работает моё сердце.

Что ж, с этим было сложно поспорить.

После обеда я вдруг наткнулась на Егора, который брёл по коридору и плакал. Это сложно было назвать реальными рыданиями, но одинокие слёзы катились по щекам.

— Ты почему не спишь? — то ли возмутилась, то ли испугалась я. — И где твой воспитатель?!

Последний вопрос он благополучно проигнорировал, выдав самую суть:

— Я машинку свою потерял.

— Тю, сейчас другую найдём.

— Нет, — непривычно громко воскликнул мальчик. — Мне её папа подарил… самую первую.

Слух жадно выхватил слово «папа». Захотелось топать ногами и кричать, что это мой… мой «папа», «папа» моих детей, которые так и не родились.

Но спорить с маленьким ребёнком было бессмысленно, и разум всё-таки взял верх.

— Тебе нельзя ходить… одному, и вообще — тихий час. Пойдём, отведу тебя.

Он послушался. Абсолютно безропотно и абсолютно отрешённо. Даже руку не вырывал, пока я вела его по коридору, а потом молча слушал отповедь, которую я устроила дежурному воспитателю. Спать я его укладывала сама. Егор ничего не говорил, но я видела, как крупные слёзы продолжали катиться по его щекам.

И моё сердце в который раз дрогнуло. Сама себя ненавидела за то, что собиралась сделать, но губы уже начали шевелиться:

— Мне очень жаль твою машинку, но я уверена, что мы найдём её. Наверное, её кто-то взял. А пока, чтобы ты не грустил, хочешь, я подарю тебе волшебство?

Он на мгновение замер, после чего несмело кивнул головой.

— Тогда жди и не смей рыдать.

Из детских спален я вышла шагом, чтобы уже от двери броситься бежать, едва не сбив встретившуюся мне на пути нянечку. Добежав до машины, я окрестила себя конченой дурой и наивной идиоткой. Но было поздно, моя рука уже сжимала холодную металлическую трубку.

***

Этот мальчик ставил меня в тупик своим состоянием, беззащитностью, фактом существования… вызывая панику и напрочь вырубая функцию трезво мыслить. Стоило лишь взглянуть на Кузнечика, как внутри словно всё обмирало, заставляя остальной мир попросту меркнуть.

От машины к зданию садика бежала под дождём. Капли воды смешивались со слезами на лице, а я сжимала холодный калейдоскоп, никак не желавший согреваться в моих руках.

Он был старый, весь в царапинах и мелких щербинках. Илья подарил мне его в самом начале беременности со словами, что когда-то он принадлежал его матери. По сути дела он был единственной вещью, которая хоть немного приоткрывала для меня прошлое мужа. Уже после потери детей, когда меня начало душить отчаянье, психотерапевт посоветовал иметь что-то, что помогало бы заземляться и не проваливаться в горе полностью. Впрочем, мой выбор он не одобрил, уверенный, что ассоциации, связанные с калейдоскопом, обязательно возымеют обратный эффект. Но тот неожиданно помог, и в особо «тёмные» дни я предпочитала иметь игрушку где-то рядом.

Удивляло, что после того, как в мою жизнь вдруг ворвался Егор с его ужасающей правдой, я ни разу не вспомнила о подарке Ильи, будто бы отвергая всё, что было хоть как-то связано с мужем.