А сейчас, оказавшись в очередном жизненном тупике, я вдруг осознала, что у меня нет никакого права на этот чёртов калейдоскоп. И поступок мой не был актом самопожертвования… Просто в этом мире существовало слишком много нитей, связывавших меня с мужем, которые нужно было срочно рвать.
В мыслях звучало решительно, на деле же вышло довольно нелепо: я, промокшая и задыхающаяся от быстрого бега, влетела в детскую спальню, напугав дежурную нянечку, и едва ли не рухнула на постель Егора. Тот не спал; забравшись под одеяло по самый нос, он огромными карими глазами следил за происходящим.
Все слова куда-то делись, да и не было у меня их вовсе. Весь гнев, который бурлил на душе, скорее был адресован Нечаеву и Карине, — слава богу, мне хватало самообладания не вываливать свои обиды и претензии на ребёнка.
— Вы пришли, — со всей серьёзностью констатировал Кузнечик.
— Пришла.
— А я так и не нашёл машинку, — слегка подрагивающими губами пожаловался он.
Я нервно провела ладонью по бедру, пытаясь хоть как-то взять себя в руки. Вот что я должна была ему сказать? И почему я вообще должна была что-то говорить?! Но дурацкое чувство долга (а может быть, что-то ещё) всё-таки взяло верх.
— Держи, — затараторила, поспешно протягивая ему игрушку, — это калейдоскоп. Штука такая… типа подзорной трубы, туда надо смотреть… и… будет волшебство.
Егор непонимающе сдвинул брови, я же не придумала ничего лучше, чем положить предмет ему на подушку и поспешить ретироваться, потом, правда, обернулась и тихо пояснила:
— Я думаю, что это лучше любой машинки.
Уже после, оказавшись в своём кабинете, я поняла, что меня трясёт. И вовсе не от холода.
Выход из ситуации был очевиден: увольняйся, езжай домой, собирай вещи, закатывай выволочку Нечаеву, разводись, отсуживай половину нажитого имущества и живи припеваючи.
Вот только… не выходило у меня припеваючи.
Словно вселенная в очередной раз лишилась красок. Как тогда, когда я потеряла детей. Всё разом утратило всякий вкус, цвет, звук… И лишь навязчивое: «Зачем? Зачем тебе это всё…»
За себя было обидно. Но этой обиды не хватало ни на что конкретное, лишь на невнятные мысли о том, что я могла бы сделать с Нечаевым, и упаднические настроения.
— Да, — не отрицала я. — Именно из-за него…
День отработала на автомате, старательно избегая новых встреч с Нечаевым-младшим.
По пути домой на полном серьёзе задумалась: а не крутануть ли руль сторону ближайшего столба?
В памяти бесперебойно крутились воспоминания из прошлой жизни. Первая встреча, ругань с Нечаевым, подбитый глаз Козырева… Смешно, но тогда у меня не было ничего, кроме амбиций, стойкости и пробивного характера, теперь же у меня было всё, ну или почти всё, но самое главное оказалось утерянным — внутренний стержень словно разлетелся на сотни миллионов осколков.
И за это я тоже ненавидела… себя. Боже, как можно быть такой дурой?! Чтобы не видеть, не понимать, не замечать очевидного, оправдывая, благодаря и восхваляя.
Ощущение чего-то мерзкого заполняло каждую частичку души, хотелось в душ и, желательно, утопиться. Он же спал с ней! Спал! А потом приходил ко мне… И спал со мной…
Меня замутило.
Зуд охватил всю кожу, так и хотелось содрать её с себя, лишь бы не помнить его прикосновений, ласк, поцелуев…
Но смелости врезаться в столб сегодня у меня так и не хватило.
***
Наверное, мне всё же повезло, и моя внутренняя Скарлетт с её «я подумаю об этом завтра» продержалась почти неделю. Я даже выработала какой-никакой план действий, искренне веря в то, что смогу взглянуть Нечаеву в лицо, холодно и расчётливо потребовав развода и полцарства в придачу. Что буду делать с царством, представляла плохо, но уж больно сильно хотелось цапнуть супруга за живое, а я уже была практически уверена, что бизнес для него всегда был и есть на первом месте.
Мысли были до странного автоматическими, вроде как так было положено думать в моём положении.
— Нина, где ты и почему я должна врать Илье?! — возмущалась мама, вынося мне мозг своей тревогой в трубку телефона по вечерам.
— Со мной всё в порядке, — каждый раз методично отбивалась я. — Не хочу говорить об этом.
— Да что у вас там такого случилось?!
— Просто… просто мы не можем больше быть вместе в силу… обстоятельств.
Да, я так ничего и не рассказала ей, лишь настоятельно попросив соврать Нечаеву, что я у них, если тот вдруг решит им позвонить. В подробности не вдавалась, боясь признаться в том, что нечаевское «обстоятельство» уже почти как пять лет ходит по этой земле.
Сам же Илья названивал мне ежедневно. И каждый раз я находила странные отговорки, почему не могу с ним разговаривать, выдумывая то встречу выпускников, то больную голову.
А он и не спорил, но злился, отчего-то продолжая держать себя в руках, лишь однажды сорвавшись на грозный рык:
— Да поговори ты со мной!