Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Над могилой Пушкина в Святогорском монастыре – памятник. На черном мраморе крест и под крестом – звезда Давида. Пушкин был масоном. Звезда Давида была знаком масонской ложи. Но Пушкин был потомком эфиопских царей из [Соломоновой династии – «Львы Иуды»], произошедшей от царицы Савской и царя Соломона. <…> Пушкин был первым и едва ли не единственным в русской литературе XIX века (после него Гоголь в «Тарасе Бульбе»), кто осмелился писать и думать вслух о еврействе, его великой истории и жалком существовании во времена поэта. <…> Если принять за аксиому, что гены бессмертны, то Пушкин получил свои поэтические гены от Давида и его сына Соломона, поскольку род Ганнибалов восходит к династии эфиопских царей через Соломона и царицу Савскую. <…> Пушкин испытывал отвращение к трусости тех евреев, которые скрывали свое происхождение или измывались над памятью о своем происхождении. <…> Так вот пушкинским взглядом смотреть на жизнь, видеть караимов, которые заставили себя забыть еврейство, видеть все по-пушкински (исторически и современно), думать о том, что нынешние шестнадцатилетние тянутся к правде жизни и правде истории, тянутся к родным истокам [Шраер-Петров 2014: 188–191].

Предлагая эту необычную еврейскую версию Пушкина и его происхождения, Шраер-Петров тем самым создает русско-еврейскую поэтику, эксплицитную и нонконформистскую, идущую наперекор как главенствующей (советской) идеологии, так и общепризнанным понятиям и стереотипам. Роман Кацман пишет:

В произведениях Давида Шраера-Петрова бесстрашные проявления нонконформизма представляются переходом к антижертвенной парадигме. Вектор преодоления ощущения себя жертвой появляется почти одновременно (в начале 1970-х) с усилением парадигмы, в которой советские евреи предстают жертвами. Следовательно, этот вектор преодоления жертвенности увеличивается с появлением отказнической литературы 1980-х годов, особенно в романах Шраера-Петрова, написанных в те годы [Katsman 2018: 44][190].

Мой основной тезис заключается в том, что Шраер-Петров приходит к преодолению комплекса еврейской жертвенности и стыда за свое еврейство двояким путем. С одной стороны, это происходит через радикально новое прочтение классической русской литературы, в частности Пушкина, а с другой – через тонко завуалированный диалог с культовым писателем 1970-х годов – создателем «городской прозы» Юрием Трифоновым (1925–1981). Связь, которую я устанавливаю между Шраером-Петровым и Трифоновым, позиционирует их как две модели советского и, в особенности, советско-еврейского нонконформизма – эксплицитного и подспудного.

* * *