Параллельные вселенные Давида Шраера-Петрова

Короткая проза Шраера-Петрова обнажает авторскую увлеченность знаками идентичности. Эта иммигрантская американская проза сохраняет свою структурную ориентацию на канон европейского любовного рассказа Мопассана, Чехова, Томаса Манна, Бунина, Набокова и Башевиса-Зингера. Характерным примером того, как Шраер-Петров исследует параметры идентичности путем создания вариаций традиционного любовного рассказа, можно считать «Любовь Акиры Ватанабе», впервые опубликованную в петербургском журнале «Нева» в 2000 году. В этом рассказе, повествование которого ведется от первого лица, Шраер-Петров создает альтернативную модель отчуждения. Ученый еврейско-русского происхождения, в котором узнаваемы черты личности автора, знакомится и начинает дружить с японским профессором; оба работают в американском университете и занимаются на специальном курсе английского как второго языка в обществе других иммигрантов, профессиональная жизнь которых вращается вокруг университетского кампуса. Японец, отрубленная ветвь самурайской семьи, интеллигент, который испытывает несовместимость с современной жизнью как на родине в Японии, так и в Америке, влюбляется в Маргарет, их учительницу. Влюбляется, ревнует, а потом узнает, что партнер учительницы – женщина. Взяв эпиграфом к «Осени в Ялте» цитату из рассказа Набокова, Шраер-Петров, как мы уже упоминали, отдает дань уважения мастеру эмигрантского рассказа. В случае рассказа «Любовь Акиры Ватанабе» происходит нечто иное. Взяв эпиграф из произведения Бориса Пильняка (1894–1937) «Рассказ о том, как создаются рассказы» (1926), Шраер-Петров полемизирует с прозой стереотипов. Естественно, беллетристы играют на различных восприятиях стереотипов (в том числе совершенно чуждых породившей эти стереотипы культуре). Но у Пильняка изображение японского офицера, женатого на русской женщине, настолько приковано к упрощенному и априорно негативному стереотипу японца, восходящему (нисходящему?) к стереотипу времен Русско-японской войны, что в творческом воображении рассказчика русо-центризм перечеркивает правдоподобие. (Кстати сказать, рисуя еврейских персонажей, талантливый Пильняк с не меньшей рьяностью и стилистической отточенностью придерживался отталкивающей стереотипности.) В изображении еврейско-русского рассказчика-иммигранта характер Акиры Ватанабе несомненно подрывает – и, быть может, даже взрывает – клише. Иначе выражаясь, Акира Ватанабе – это стереотипный японец, отметающий стереотипность, своего рода антистереотип. Нет ли иронии в том, что рассказчик Шраера-Петрова с готовностью подстраивается под американский стереотип русского, в данном случае исходящий от соперницы Акиры по любовному треугольнику – спутницы и возлюбленной Маргарет, американки по имени Мишель (Лесли в английском переводе): «Вы, конечно, как все русские, пьете водку straight?» [Шраер-Петров 2005: 275].

Мы создаем свои собственные индивидуальные диаспоры путем разрушения стереотипов – будь то этнические, религиозные или сексуальные стереотипы. В этом, пожалуй, и состоит смысл рассказа с неожиданно лирической концовкой. Распад стереотипов особенно заметен в новелле «Карп для фаршированной рыбы». События разворачиваются в штате Род-Айленд, где Шраер-Петров жил в 1987–2007 годах, и питаются воспоминаниями писателя о службе армейским врачом в Белоруссии в 1959–1960 годах. Четырехугольник желания связывает воедино супругов Федора и Раю Кузьменко и их американских работодателей: овдовевшего владельца мебельного магазина Гарри Каплана и его дочь Рэчел. Происходя из белорусской глубинки в бывшей черте оседлости, супруги Кузьменко привозят в Америку контрапунктные противоречия смешанного брака, в котором Рая – еврейка, а Федор – нееврей. Они бездетны, и время от времени Федор уходит в запой. Рая и Федор Кузьменко отдалились от мешпухи Раи, живущей в Провиденсе (у самого Федора не осталось близких родственников), переехали в городок-глубинку, где нет других «русских», но где в свое время образовалась небольшая еврейская община. В конце рассказа водоворот событий, связанных с адюльтером Раи и Гарри Каплана, рыбалкой Федора и преодолением искушения, а также со старинным ашкеназским кулинарным рецептом, возвращает супругов-иммигрантов на орбиту любви. Или это только желаемое, принимаемое автором за действительное?