Параллельный вираж. Следствие ведёт Рязанцева

— Я просила поминутно. — Панамкина попыталась вытянуть утонувшую в воротнике форменного кителя шею.

— Минут десять сдавала лыжи, потом еще минут пятнадцать разговаривала с Волковым.

— Это кто?

— Мой коллега, он тоже приехал сюда отдыхать… Мы случайно встретились…

— Не много ли случайностей?

Под пристальным взглядом маленьких круглых глаз Лена растерялась.

— Значит, прошло около получаса, так?

— Где-то так?

— За это время Котёночкина могла вернуться. Почему вы её не дождались?

— Я тогда не знала, что трасса такая короткая… Я не подумала…

— Не подумала, — Панамкина тяжело вздохнула, смешное лицо стало каменным. — Вы отправили Котёночкину одну и даже не подумали её дождаться. Вы! Сотрудник Следственного комитета Москвы, главный следователь! И у вас ещё хватает наглости предлагать мне помощь или, как вы это называете, сотрудничество?

— Послушайте, — Лена задохнулась возмущением, но постаралась погасить вспыхнувшие эмоции. — Я виновата, да, возможно, но я действительно хочу помочь, разрешите мне участвовать в расследовании…

— Вы, кажется, отдыхать сюда приехали? — Панамкина улыбнулась, в образовавшемся отрезке губ сквозило удовлетворение. — Вот и отдыхайте. Когда надо будет, вас вызовут для показаний. А пока свободны.

Шелудивый ветер гоняет за окном снежинки. Серый бесконечный день. Безрадостный, муторный, бесперспективный. Когда прислушиваешься только к одному критику — самой себе, рано или поздно критиканство начинает зашкаливать и становится невыносимо. Тогда спасает простое:

— Да плюнь ты!

— Как?

— Да так! Хыть… Тьфу! — Вадим в самом деле плюнул на пол, но тут же спохватился и растёр плевок ногой. — А чего ты ожидала? Что Панамкина кинется к тебе с объятиями? Когда такое было? Вот сама подумай, ты бы как отреагировала на её месте? А критикует тот, кто сам мало что умеет.

— Но куда деть самоедство? Оно мне мешает жить.

— Куда деть? — Вадим обвёл глазами комнату. — Надо отвлечься! Может, в горы?

— Издеваешься?

— Я не про лыжи. Просто прогуляться. Свежий воздух — отрезвит. Ну, что толку сидеть и пожирать саму себя?

— Правильно, пойдём. Мы пойдём по той тропе, по которой пошла Гуля…

— Лена! — Вадим недовольно покачал головой. — Там перекрыли…

— Пролезем под ленточкой.

— Ты хочешь нарушить…

— Да! Хочу нарушить. Я хочу понять, как всё было, как она оказалась у водонапорной башни. Почему никто ничего не видел? И я пройду этот путь. Ты со мной?

— Куда я денусь, — вздохнул Вадим и направился к вешалке.

Он был прав. Горный воздух как касание вечности. Вдыхая его полной грудью, чувствуешь себя частью мироздания и ощущаешь связь с бесконечностью. Каждый вздох наполняет энергией. В голове прояснилось, внутренний критик притих и успокоился. Пришло время действовать.

Они пошли в сторону турбазы.

Горам идет зима и Рождество, а построждество особенно. Белое одеяло, украшенное послепраздничными новогодними огнями, усталый свет, пробивающий тусклое полотно снегопада. Грусть и досада. Сознание обречённости.

В наседающем снежном пуху многие здания словно декорация к американскому сериалу о временах золотой лихорадки, люди походят на статистов, лениво слоняющихся по съемочной площадке в ожидании окончания рабочего дня. Сонное зимнее время, время утренних сумерек, плавно перетекающих в вечер, словно солнце не захотело просыпаться. Застывшее время. Такое здесь редкость. Вчера ещё всё двигалось, сновали фигуры размахивающих палками лыжников, мелькали санки и ватрушки, сегодня трассы закрыты до выяснения всех обстоятельств убийства. То, что это убийство, уже знали все. Как и то, что тело Гульшат Котенковой было обнаружено недалеко от водонапорной башни, всего в 150 метрах от базы и в 55 метрах от лыжни. Обстоятельства обрастали слухами, домыслами и предположениями. Говорили об изнасиловании, об особой жестокости, об одиннадцати колоторежущих. Что из этого было правдой, а что обычным нагнетанием, подтверждению или опровержению не поддавалось.

Выждав момент, когда никто, кроме камеры на столбе, их не видел, они нырнули под полосатую ленточку и быстро скрылись в частоколе заснеженных деревьев. Пустынную трассу, расчерченную полосками лыжных следов, успел присыпать снег. Лена всё время озиралась по сторонам, останавливалась, вглядывалась в застывшую поросль, словно надеялась что-то или кого-то там увидеть.

— Сколько мы прошли? — Лена отодвинула манжет рукава и посмотрела на смарт-часы. — По времени меньше пяти минут, а по расстоянию сто пятьдесят метров.

— На лыжах быстрее.

— Но тут некуда свернуть. В чащу она бы не полезла… Надо искать съезд.

— Съезд? В смысле… — Вадим сдвинул шапку со лба на макушку. — Точно! Есть съезд… Он на схеме обозначен… Ну, что на выходе из базы… И значок стоит.

— Какой значок?

— Красный, перечёркнутый, написано «опасный участок», съезд запрещён. Мы, когда на поиски вышли, я схему изучил на всякий случай. — Вадим посмотрел вперёд и почесал лоб, на котором отпечатался розовый аллергический узор от шерстяной резинки. — Пройти его мы не могли, никаких ответвлений нам не попадалось, значит, он впереди.

— Пошли скорей! — крикнула Лена уже на бегу.