Параметры риска

Трудно поверить, но тогда приподнять руку — значило произвести работу. Надо оговориться, что было это не каждый час и даже не каждый день, а в часы «пиковых» нагрузок. Но было.

Я прекрасно помню, как лежал в таком состоянии и воспринимал свое тело бесформенным, безвольным. Мой мозг посылал моим конечностям приказ, но вместо того, чтобы раздражением бежать по нервным цепочкам, он вяз в них, словно в остывающем воске. Это чем-то напоминало ощущения тяжелобольного человека с температурой за 40 градусов.

Не случайно говорю об этом так подробно. Это, может быть, самое страшное из всех испытаний, с которыми человек сталкивается в экстремальных ситуациях. Вдвойне страшное тем, что в отличие от голода, морской болезни, жары не ощущается физически и ведет человека к гибели незаметно, семенящими шажочками самоуспокоений и самоуговоров.

Теперь я понимаю, почему в условиях вынужденного дрейфа или зимовки, в полном отрыве от общества, когда просто смешно говорить о своем внешнем виде, сильные, опытные люди ежедневно до синевы скребли свои подбородки затупившимися бритвами и делали гимнастику.

Они просто боялись начать путь отступлений. Ведь, уступив себе в мелочи, доказав себе, что сегодня бессмысленно бриться, через несколько суток можно перестать мыться.

Действительно, столько забот (нарезать снег, принести, растопить) из-за такой-то мелочи! Довольно бани и раз в две недели. Или, может, в три… Ладно, там видно будет… Компромиссы растут, словно снежный ком, пущенный под гору. И чем больше, тем сложнее не идти на новые.

Человек встает, когда ему заблагорассудится… Перестает следить за собой… Он умирает вначале как личность, как существо мыслящее и сознательно действующее. Потом — как живой организм.

Я не пугаю слабонервных мрачными картинами человеческого самоуничтожения, не преувеличиваю — бывали такие случаи. К сожалению, бывали. Трудно бороться человеку со своим телом, которое постоянно требует послаблений! Трудно не пойти на уступки: свое ведь, не чужое! Трудно, но можно. А в экстремальных условиях — необходимо. Ибо от этого часто зависит даже не благополучие, а сама жизнь.

Волок и шторм

То утро ничего не исправило. Холодный северный ветер гнал мелкую злую волну. Частые гребешки остервенело долбили в борт плота, выстреливая фонтанчики брызг. Ночью растрепался стаксель-парус, и, несмотря на якорь, плот подтащило почти к самому берегу. Даже на глаз было видно, что сели капитально, по самые баллоны. Значит — волок. А ведь нас только трое… Черт дернул «добивать» маршрут!

Что же теперь делать? На попутный или хотя бы боковой ветер рассчитывать не приходилось. Старый рыбак, набредший на нас вчера к вечеру, долго качал головой, бормотал что-то невразумительное, но на вопрос, долго ли еще продлится такой ветер, отвечал вполне определенно: "Гак ить суток трое, а может, побо-ле. — И, всматриваясь слезящимися глазами в морской горизонт, добавил уважительно: — Известное дело — моряна!"

Первым сошел в воду Женька. Мы присвистнули. Мутная, насыщенная песком и илом вода едва прикрывала ему щиколотки.

— Теперь вам ясно, мальчики, почему моряки говорят,

что по морю ходят, а не плавают? — саркастически заме

тил он, прохаживаясь вдоль плота.

Насладившись видом наших поскучневших физиономий, Женька короткими шажками, стараясь не поднимать брызг, двинулся выбирать якорь.

Вернулся он уже мокрый.

— Ну что, будем дергать?

Вместо ответа мы спрыгнули в воду. Дергали 30 минут. Берег держал цепко. Каждый сантиметр давался трудом и потом. "И-и-и… раз!" — рывок вверх, толчок вперед. "И-и-и… два!" — рывок вверх, толчок вперед.

Сантиметры складываются в метры, а глубины все не увеличиваются. Остановиться нельзя. Каждая новая волна сбивает плот обратно, сводя на нет наши усилия.

"И-и-и… раз!"

Когда вода доползла нам до пояса и киль перестал скрести дно, мы уже порядком устали. А против преодоленных десятков метров стояло 17 тысяч метров, оставшихся впереди. Более 12 часов нам резал ноги острый придонный ракушечник. Через каждые 30–40 минут один из нас влезал на плот и мелкими глотками пил горячий чай, обхватив нагретую алюминиевую кружку стылыми, разбухшими в морской воде ладонями.

А гребни волн хлестали и хлестали в борт. Чтобы удержать плот на месте, приходилось зарываться ступнями в дно и, уперевшись сгоревшими на солнце плечами в матово-поблескивающие баллоны, принимать на себя падающую тяжесть вздыбленного волной плота. Потом, сплевывая горько-соленую воду перекатившегося гребня, снова безостановочно двигаться на восток.

Когда к вечеру мы достигли "большой воды", сил хватило только на то, чтобы влезть на плот и, поставив на полную вытяжку паруса, рухнуть на спальники.

Но в эти сутки нам не суждено было отдохнуть. Наверное, море задалось целью испытать нас на прочность.

На этот раз ночь пришла с запада. Чернильным пятном грозовой тучи она разлилась по горизонту. Даже заката не было в тот вечер! Солнце рухнуло вниз и исчезло сразу, словно за ним захлопнули дверь.