Парамон и Аполлинария

Мне сказали:
— Ты любишь камни?!
Ты ищешь камни?!
Ты в дом свой приносишь камни?!

Я сказала:

— Люблю я камни!
Ищу я камни!
И в дом приношу цветные камни!

Мне сказали:

— Ты не знаешь приметы!
В доме камни — ужаснее нету!
— Где запреты — там нету секретов, — я сказала. — Я знаю приметы!

Мне сказали:

— Не узнаешь любви! Не взвидишь света!

Я сказала:

— Взгляните на этот прозрачный —
Он приносит успех и удачу.
Лазоревый в жилку — улыбку и взгляд,
Калитку, тропинку, рассвет и закат.
Зеленые кристаллы —
Беспечности бокалы!
И дружбы объятия!
И новые платья!
А мачту и парус, океан при луне
Добудет мне красный, завещанный мне!..
Я сказала:
— Синий
Сулит мне сына!..

Они сказали:

— Ты любишь камни.
Ты ищешь камни.
Ты в дом все приносишь и приносишь камни.
А ты
Знаешь,
Что
Твоему
Народу
Не будет радости, не будет свободы?

Я сказала:

— Да!
Люблю я камни!
Да, да, да!
Ищу я камни!
И приношу,
Сколько хочу,
Красивые камни! О камни! Камни!
А от народа моего напасти
Отведет мое счастье!

Они сказали:

— Ну, смотри!

Я сказала:

— Как-нибудь!
Они сказали:
— Тебя не переговоришь!

Я сказала:

— То-то и оно!

У него был дедушка, девяностолетний, совершенно немощный, и больше никого из родных. Фридка не смела спросить, боясь оскорбить его чувство, откуда, из какого источника он напитал душу такой больной любовью к земле древних предков — ведь рос он в Москве, изъездил весь Союз, везде у него было множество друзей — вулканологи на Камчатке, геологи в Якутии, художники в Самарканде. Фридка предполагала — дедушка.

Сейчас дедушка едва в состоянии был задавать Фридке задыхающимся голосом свой ежедневный вопрос:

— Вы откуда?

И в сотый раз понимающе покивать головой, узнав, что из Одессы, как бы говоря: я так и думал. Но прежде, наверно, пел ему древние песни…

Дедушке становилось все хуже, а он говорил Фридке, что уедет, когда не станет дедушки. Фридка втайне от него оплакивала его будущий отъезд. Однажды, не имея больше сил ждать разлуки, она придумала, что надо заранее рассориться с ним, сделать так, чтобы он оскорбил ее, и тогда ей будет безразлично, что он едет, пусть катится, подумаешь!.. Она хорошо знала, когда он бывает беспощаден. Она спровоцировала спор об Израиле, и понеслась не слыша окриков, по острому гребню… Он задохнулся от обиды и неожиданности, он выставил ее вон, она хлопнула дверью, он вышвырнул на лестницу забытую сумку…

Потом Фридка слышала, что скончался дедушка, что были похороны. Потом Фридка слышала, что он хлопочет о памятнике, что памятник поставили. Потом она ходила на его очередную выставку, убедившись, что его нет в залах. Потом она слышала, что он принял заказ на большую многолетнюю работу.

Иногда, когда она о нем долго ничего не слышит, она звонит ему.

— Да? — говорит он отрывистым голосом всегда занятого человека, и бедная Фридка с облегчением опускает трубку.

КРЕДИТОР

Возле ворот под чахлыми акациями всегда продают вареных раков, Фридка покупает три отборных, сует в сумку или карман и, на ходу обламывая клешню, идет внутрь. Здесь у нее свои ориентиры — две серебристые башни высоковольтной передачи, одна на западном, другая на восточном краю заполненного людьми пустыря. До полудня, а после полудня толкучка расходится — западная башня видна с освещенной стороны, восточная с затененной. Под затененную Фридка не ходит. Там в чаду немыслимых цен варится тяжелое тесто из нездорового энтузиазма, лаковых сапог, нейлоновых батников, акриловых блейзеров, джинсовых костюмов, кримплена, дубленок… Под солнечной — видно землю, видно лица, никакой толчеи. Здесь продается грошовый антиквариат, птицы, рыбки, сиамские котята, книги, ноты, самоделки. На разлапистом основании солнечной башни принято развешивать произведения базарного искусства. До сих пор не перевелись коврики с лебедями и фонтанами.