Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор

— Ну, так видишь? — сказал я. — Хонор Вайсс все это не пошло впрок, потому что она предпочитает жить на эмоциональном уровне. Настоящая интеллектуальность ее пугает, как и основное большинство. Для политиков, миллионеров ли, гангстеров толку бы от такой операции не было. Характер, может, еще и улучшился бы, но они бы не знали, как всем этим распорядиться. Да, в общем-то, и не захотели бы…

— Может, ты и прав. Только нам, стоит хотя бы пойти молве, покоя бы ни на минуту не было. Поэтому лучше не выносить этого наружу.

Разговор перешел на другие темы, и я вслух заметил о перемене у него лице.

— Я знаю. Пусть это тебя не удивляет. Ты же как-то, я помню, сказал, что личность — лишь защитная окраска, как у ящерицы. Ты когда-нибудь читал книгу «Три лика Евы»?[133]

Странно, что он об этом вспомнил — психологическая классика о полном изменении личности женщины; стопроцентный синдром Джекила и Хайда[134], о котором половина «Джекила» совершенно не подозревала. Помню, при прочтении мне подумалось: а ведь с сотню лет назад это могли бы посчитать живым свидетельством существования демонов или духов, способных завладевать человеческим телом. Мне это настолько запало в голову, что я тогда полночи не спал, размышляя, и изложил Литтлуэю свою идею. Он выслушал не перебивая, но, похоже, скептически.

— Может, ты прав, только мне кажется, логики здесь не хватает. Чем глубже спускаешься в ум, тем больше приближаешься к нашим примитивным животным уровням и механизмам сна. Откуда там «тайная сущность»? Сущность — неотъемлемая спутница сознания.

Он сказал, что, по его мнению, перемена личности может иметь место лишь при тяжелой невротической блокировке ума, точно так же, как сексуальные извращения происходят лишь при сексуальных блокировках или фрустрациях.

— Ну, а ты сам? — спросил я.

— Вот уж случай для науки, а? Я развивался без каких-нибудь там суровых фрустраций. У меня манеры примерно те же, что у моего отца — видно, оттуда все и идет. Да, я себя сейчас ощущаю по-другому — могу видеть дальше и глубже, — но изменение не сказать чтобы коренное.

— Возможно, ты и прав, — сказал я. Но я был уверен, что Литтлуэй еще недостаточно к себе присмотрелся.

В Грейт Глен мы прибыли ранним рождественским утром. Видеть это место вновь казалось странным, все равно что возвратиться в другую жизнь. Роджер жил все там же, да еще поселил у себя итальянку по имени Кларета, молодую женщину с темными глазами и крупными бедрами. Нрав у нее был бурный, и она, похоже, держала своего мужчину под каблуком. Я уже успел изжить мою неприязнь к Роджеру; загнанный в мирок, слепленный по его собственному образцу, этот человек вызывал скорее жалость, все равно что дитя трущоб, выросшее себе на злосчастье.

Литтлуэй стал проявлять неожиданный интерес к философии. Рождество он с явной зачарованностью провел за чтением двух толстенных томов «Великих философов» Ясперса[135]. Со мной он поделился, что после операции с изумлением вдруг понял, насколько далеко, оказывается, продвинулось человечество, даже наполовину не используя кору фронтальных долей. Попытка Ясперса рассматривать все многообразие философских учений как огромное единство стоит внимания. Заинтересовался он также Уайтхедом и Гегелем — еще двое философов с видением единства.

Только я хотел глубже разобраться в посетившем меня озарении. Как можно пробраться под внешний фасад личности, к скрытым уровням, являющим свой лик лишь во время сна или напряженного творческого порыва? Я смутно догадывался, что дело здесь в релаксации. Чем сильнее мы одержимы сиюминутными задачами, тем сильнее сужаемся, воспринимая мир как данность. Поэзия — это расслабление, релаксация, когда в забытые умственные каналы как бы втекает кровь, все равно что в затекшую руку, которую отлежали во время сна. Сознание становится «тенетным».

Тогда теоретически тенетное сознание должно постепенно раскрывать и более глубокие уровни ума «transcendental ego» Гуссерля, скрытое Я. Так вот, Рождество я провел, интенсивно вызывая в себе тенетное сознание. Рождественским утром я окольными тропами пешком отправился в сторону Хьютона-на-Холме. Стоял промозглый холод, небо было свинцово-серым, даже в полдень с травы и изгородей не сходил иней. И тут до меня неожиданно дошло, что популярность Рождества в общем-то основана на тенетном сознании. В пору Рождества мы с детства привыкли отдыхать и расслабляться, забывать мелкие заботы с неурядицами и во всем видеть уют укромного счастья. Так что для большинства людей Рождество ближе всего стоит к мистическому состоянию; вспоминается Диккенс и «Брэйсбридж Холл» Ирвинга[136].