Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор

Произошло это на четырнадцатый день, и то, как это будет выглядеть, никто из нас и представить себе не мог. Все утро я не переставая чувствовал, что страх и ненависть ко мне неизбывно растут. Ум у меня сделался неожиданно пасмурным, его заполонило буйное движение — ничего подобного с той поры, как мы оставили позади Луну, я у себя припомнить не мог. Мы с Райхом сидели у заднего иллюминатора, долгим взором провожая Землю. Вдруг лицо у Райха исказил такой страх, что я сам невольно ужаснулся. Я глянул в иллюминатор выяснить, что могло его так напугать. Обернувшись назад, я увидел, что лицо Райха делается серым, как у смертельно больного человека. В следующую секунду он тяжело, всем телом содрогнулся, на мгновенье закрыл глаза… И преобразился. Он вдруг разразился гомерическим хохотом, но это был полный неописуемого восторга хохот здорового человека. И тут в самых недрах своего существа я почувствовал что-то ужасное. Словно какое-то странно живое создание, разрывая плоть, стремилось выскрестись из меня наружу. Физическая и умственная агония слились воедино. Мне не выжить — это я понял со всей определенностью. И тут над самым ухом грянул вопль Райха: «Все в порядке! Мы их разбили!! Они уходят!!» Тут ощущение стало поистине чудовищным. Наружу из меня с силой протискивалось что-то пакостно-осклизлое и бесконечно злое. В голове на какую-то секунду задержалась мысль: я заблуждался, думая о паразитах как о созданиях, существующих независимо друг от друга. Они были чем-то слитным. Это было ОНО — нечто такое, что можно сравнить лишь с невообразимо огромным студенистым спрутом, чьи щупальца отделены от тела и могут двигаться самостоятельно. Это было непередаваемо гадко — равносильно тому, как если бы, почувствовав под одеждой боль, я вдруг обнаружил там какого-нибудь жирного плотоядного слизня, успевшего прожрать меня до самых внутренностей. И вот теперь эта бесконечно мерзкая тварь, грузно шевелясь, хлопотливо выскребалась из своей каверны наружу, и я чувствовал ее ненависть ко мне, ненависть такую всепоглощающую и беспредельно тупую, что для выражения ее на человеческом языке потребуется уже какое-то новое слово.

И вдруг — бесконечное, невыразимое облегчение от осознания того, что оно ушло. Я отреагировал на это не так, как Райх. Чувство счастья и благодарности, захлестнувшее меня, было так велико, что сердце зашлось (мне показалось, оно вот-вот не выдержит), а из глаз ручьем хлынули слезы, обратив свет солнца в радужную искристую дымку, я вспомнил, как ребенком плавал под водой с открытыми глазами. После этого, уже слегка успокоившись, я почувствовал себя подобно спасенному больному, на глазах у которого врачи только что удалили какую-то отвратительную злокачественную опухоль.

Остальные члены группы в это время принимали пищу в соседнем отсеке. Мы с шумом к ним туда ворвались и сообщили о случившемся. Все пришли в невообразимое волнение, накинулись с расспросами. Признаков надвигающегося страдания никто из числа присутствующих у себя еще не замечал. Мы с Райхом, думается, испытали это ощущение первыми по той причине, что нам случилось находиться лицом к уходящей вдаль Земле — это его и вызвало. Так что остальным мы посоветовали перейти в соседний отсек, предупредив, к чему им следует себя готовить; сами же после этого направились в другой конец корабля, где стояла глухая темнота, с тем чтобы там совершить свое первое путешествие в новую, свободную страну ума.

* * *

И вот, дойдя до этого места, я начинаю сознавать: все, что я, начиная отсюда, ни произнесу, будет ложью. Поэтому сейчас вместо того, чтобы пытаться заставить наш повседневный язык проделывать работу, для которой он никогда не предназначался, я попробую сосредоточить усилия на объяснении.

Свобода — наиважнейшее из всех ощущений, какие только может испытывать человек. Обычно в жизни оно длится лишь какие-то секунды, когда внезапное стечение обстоятельств, побуждающее к немедленному действию, вдруг вызволяет наружу всю нашу энергию. В таких случаях происходит следующее: ум наш, не будучи более привязан к сиюминутной реальности, внезапно обретает орлиный размах.

Главным несчастьем для человечества является то, что мы все привязаны к сегодняшнему дню. Это происходит оттого, что мы действуем как машины и свободная наша воля, можно сказать, выражена минимально. Наше тело представляет из себя хорошо отлаженную машину — в сущности, то же, что и автомобиль. Или, может, более удачным сравнением будут те биоэлектрические протезы, которые приживляют людям, потерявшим руку или ногу. Эти протезы, элементы питания у которых действуют фактически бессрочно, безукоризненно имитируют движения настоящих рук и ног; я слышал, люди, проносив их по несколько лет, вообще забывают, что эти конечности у них не настоящие. Но стоит в них выйти из строя элементу питания, как человек моментально убеждается, что его протез — это всего лишь механизм, а собственной его, человека, воле отведена при движении мизерная роль.