Парень для «Sекса»

– Деточка, – сказал Дима так нежно, что у меня похолодело внутри, и указательным пальцем завел прядь волос мне за ухо. – Ты так разговариваешь со мной, как будто бессмертна.

«Печатная проституция»

Сидя за столом, я яростно терла уши, в надежде, что приток крови стимулирует мозг.

Третий день подряд пыталась писать рекламную заметку про Новый год. Вокруг лежала куча исписанных листов и еще столько же – скомканных. Прикусив от напряжения кончик языка, я пыталась как можно радостнее встретить Новый 2003 год от имени Ангелины Злобиной.

Ирка сумела договориться с «Саппоро», что они оплатят рекламную площадь в «Sексе», если я сочиню, будто Новый год встречала у них. Они готовили какое-то супершоу на Старый новый год и Ирка соблазнила их перспективами.

Сама она как была на корпоративе в издательстве, а завтра собиралась в «Шанхай» со своим парнем, честным молодым бизнесменом. О «честности» его бизнеса говорили две вещи: он хорошо знал Диму и дружил с Максом.

Ирка звала нас с Богдановой встречать с ними Новый год. Я уже почти согласилась, но в последний миг вспомнила, с кем он дружит и отказалась. За сына-Скоттика, которого я собиралась назвать в честь него, Кан обещал назвать в мою честь торговый центр. Посмертно. А Макс обиделся, решив, что я действительно к Кану пристаю. Барменша, видно, была не в счет.

Все эти мысли сбивали, я не могла писать.

Выдать откровенно-рекламную замануху за честные и пламенные впечатления в тот миг, когда разрывается сердце, – невыполнимо в принципе. Я честно старалась, но каждая третья фраза звучала так глупо и чопорно, что Леня Голубков со своим «Я не халявщик, я партнер!» казался образцом честности.

Статья получалась топорной и я это чувствовала. Но чувствовать было мало, а исправить я не могла.

Ощущая себя проституткой, которая объясняет клиенту, что он ей не нравится, хотя и заплатил наперед, я яростно грызла ручку. Мне не хотелось отказываться от мечты купить себе на этот гонорар красивые длинные сапоги на тоненькой шпильке, вроде тех, в которых цокала Сонечка. Но родить что-либо возвышенное, как эти шпильки, не получалось.

Раньше я сочиняла истории с той же легкостью, с какой выдувала мыльные пузыри. Когда я говорила с заказчиком, мне виделся фееричный репортаж о том, как Ангелина Злобина отмечает Новый год в его ресторане, а сейчас, сидя на своей кухне, я была Леной Ровинской и отвыкший фантазировать мозг сопротивлялся и буксовал, словно алкоголик, которого измученная жена отыскала в канаве и пытается затащить домой.

– Поверить не могу, чем ты пытаешься заниматься, – сказала Богдана. – И чего ради?

Она уже полчаса тупила, сидя на подоконнике. Курила и заливалась из чайной чашки дешевым красным вином.

– Ради сапог? Серьезно?

Свои сапоги она подкрашивала черным маркером, так как не всегда могла купить гуталина, но мысль о том, чтобы тупо взять и начать работать не приходила ей в голову.

То, что работать пыталась я она расценивала почти как личное оскорбление.

– И я еще пыталась научить тебя писать что-то стоящее, на ЛитО водила… Песец, Тузик. Приехали!

«Литературные гении и литературные шлюхи».

Ради исключения, Бонечка не врала и не преувеличивала.

Она и в самом деле пыталась сделать из меня «писателя» и водила в Литературное Объединение. Чего именно я за нею туда поперлась, я так и не поняла.

Видимо, заговорили детские комплексы. Это потом уже, много позже Ирка растолковала мне, что в этом ЛитО толкутся унылые неудачники, которые считают себя гениальными лишь потому, что их шедевры не продаются.

Что я в свои двадцать, да еще имея в аналах книгу, принятую в печать, произвела там примерно то же впечатление, что длинноногая модель на толстых теток из бухгалтерии. Но тогда я не поняла, что меня просто напросто загнобили. За то, что молодая, за то, что уже почти что «пробилась». Небритые гении, от которых разило куревом, кислятиной и вином, толковали со мной о том, как тяжек путь литератора.

Как сложно пробиться.

Как невыносимо и гадко на свете жить…

Всего лишь через два месяца среди них, я запила, как Элина, поправилась и почти что разучилась писать. Ибо писать легко в ЛитО считалось признаком проституции, а рожденное в муках мне хотелось положить меж оконных рам.

И не только мне.

Теперь же, мои попытки вернуться к собственному стилю, Богданова воспринимала как личное оскорбление. Как и мое похудение почти на пять килограммов.

Когда мне только отдали рубрику, она назвала меня «Донцовой для тинейджеров, желающих торговать собой». Чем неожиданно разозлила Макса. Даже я удивилась, отчего столь сдержанный с Димой, он так яростно бросился меня защищать от Богдановой.

– Донцова, – прорычал он, – это не просто тысячи килограммов «макулатуры». Это тысячи килограммов ПРОДАВАЕМЫХ книг! И если ты, алкоголичка убогая, не отстанешь от девочки с этим своим дерьмом, я тебя, сука, заставлю написать эссе по творчеству великих русских писателей.

Палец Макса, выставленный в ее сторону как пистолет, качнулся. Бонечка прижала к черепу уши и отшатнулась.