Парень, который женился на дочке Мэксилла

Позже она рассказала Нэн (та возилась с ней больше остальных), что он вроде не просто не понимал, точно мексиканец или еще кто, но так себя вел, словно вовсе не слышит. Он приблизился, все еще напевая, хотя уже другую песенку — если это можно было так назвать; его мычание напоминало больше обрывки разных незнакомых мелодий. С большой нежностью он прикоснулся руками к ее лицу, она почти и не заметила. Прикосновение было ей приятно.

Он пошел с нею к дому — казалось, что это нормально и правильно, рука его легко лежала у нее на плече.

— Он не говорит, — объяснила она Нэн, — даже не свистит и не поет. Только мычать умеет — представляешь, на папашу бы наткнулся? Наверно, он голоден.

— Что у тебя с лицом? — начала Нэн, тут же проглотила слова и перевела взгляд с девочки на него. Она была не в духе и нахмурилась, собираясь спросить, что ему нужно, — или резко приказать ему уйти.

— Иди умойся, — велела она Джози и не отрываясь следила, как та послушно взяла эмалированный кувшин и наполнила его водой. Мускулы на лице Нэн расслабились.

— Войдите, — предложила она ему. — У меня как раз яблочный пирог поспел.

Он все стоял, мыча, не двигаясь, приятно улыбаясь. Она невольно улыбнулась в ответ, хотя и была не в духе и все еще не оправилась от шока, в который пришла, когда увидела лицо Джози. Она затруднилась определить его возраст, не похоже было, чтобы он уже брился, но это не было лицо юноши, а во взгляде виднелась уверенность зрелого человека. Странный цвет его лица привел ее в недоумение — оно было светлым; слово «прекрасный» отсутствовало в ее лексиконе. Но она находила, что этот цвет хорошо гармонирует с его светлыми волосами.

— Проходите же, — повторила она. — Пирог еще горячий.

Он окинул взглядом девушку, кухню, необозримые акры земли, видневшиеся в окне за ее спиной. Можно было подумать, что никогда прежде он не видел такого обычного зрелища. Она тронула его за рукав — и от этого прикосновения мурашки пробежали у нее по пальцам, она словно ощутила нечто живое вместо мертвой материи, будто нащупала шелк там, где видела хлопок, дотронулась до металла, предвкушая дерево, — но все же взяла его за рукав и потащила через порог. Он не упирался, но не спешил проходить, вроде не по себе ему было. И вел он себя как-то странно, будто не знал, что на стуле сидят, а ложкой отделяют хрустящую корочку и выковыривают сочную липкую начинку, которая будет капать с этой ложки; он не знал даже, что пирог надо положить в рот, ощутить его вкус, прожевать, проглотить, съесть. В голову ей пришла ужасная догадка, что перед нею душевнобольной, но она тут же погасила эту мысль, глядя на него, такого недвусмысленно целостного и неуязвимого. Все же…

Тут прибежала Джози:

— Нэн, Нэн! Я в зеркало глянула. Погляди-ка на меня! Погляди на мое лицо!

Нэн кивнула, проглотила еще кусочек, быстро скосив глаза на этого типа, потом отвела взгляд:

— Наверно, последнее лекарство помогло. Или ты просто выросла, детка.

— Это… это пятно! Оно побледнело. Будто растаяло!

Родимое пятно, ярко-пурпурное, точно Джози всегда сердится, теперь уменьшилось и побледнело, кожа вокруг сделалась чистой и слегка вибрировала. Нэн удивленно дотронулась пальцем до чистой щеки, наклонилась, чтобы поцеловать сестру:

— Я так рада!

Он сидел, все еще мыча свой мотив. Как глупо, подумала Нэн. У нее поднялось настроение.

— Ну же, — таким тоном обращаются к идиотам или к иностранцам. — Ешьте-ка. Смотрите! Вот так. Ешьте же!

Он послушно положил в рот протянутую ею ложку с пирогом. Ей стало легче, когда он нормально с ней справился, а то она уже испугалась, как бы не пришлось кормить его с ложечки. Ну, хотя бы не надо обращаться с ним как с малым ребенком. Какую-то долю секунды она поколебалась, прежде чем налить ему стакан молока — она не вправе была это делать. Она, как и все Мэксиллы, скупой не была, все их несчастья как раз происходили от излишней щедрости, — но корова плохо доилась, не так-то легко было с ней управиться, а молоко необходимо детям, не говоря о масле. Нэн и так старалась стряпать на свином сале. Но ведь стыдно скупердяйничать…

Он поднес стакан к губам — очевидно, пить ему было приятнее, чем есть, — и отхлебнул глоток, но тут же поперхнулся и выплюнул. Нэн пришла в ярость: и добро зря перевела, и он себя вести не умеет. Но вот она впервые обратила внимание на его руки. На вид они были сильными и вроде бы длиннее, чем положено. На каждой по четыре пальца, расположенных далеко друг от друга. И ни малейших признаков врожденного уродства или ампутации. Просто вместо десяти восемь пальцев. Нэн Мэксилл была девушка добросердечная. Ни разу в жизни она не утопила котенка и не поймала мышь в мышеловку.

— Ох, бедняжка! — воскликнула она.