Парень с большим именем

Все, кто знает Нагорнова, удивляются, как сильно переменился он за войну: если раньше у него была первая дума о себе, о своей семье, то теперь первая дума о других, а о себе, пожалуй, и совсем нет никакой думы.

Кое-кто полагает, что и постоянная возня с детьми, и забота о них, и не сходящая с лица печальная, но безгранично добрая улыбка — все это у Нагорнова нарочно, чтобы заглушить тоску по погибшей жене и детям.

Но все равно да будет благословенна и такая любовь, если от нее любящему спасение, а любимым радость и счастье!

ЗАРЯНКИ

Я вырос в деревне. Когда приехал жить в город, то и здесь решил устроиться по-деревенски: чтобы дом был маленький, одноэтажный, а около дома огород, пруд, сад и в нем птицы. Долго искал и наконец такой дом нашел. Было все, к чему я в деревне привык, только все очень маленькое: в огороде четыре грядки, сад — пять яблонь, куст смородины и три липы; пруд — девять шагов в ширину и одиннадцать в длину.

Каждое утро перед работой я выходил в сад и огород узнать, что там нового. Однажды нашел березку среди крапивы. Она оказалась сломанной — наверное, кто-нибудь примял — и начала уже увядать. Я замазал перелом глиной и забинтовал тряпкой. Березка зазеленела. В другой раз, заметив, что нижние ветки смородины поникли до земли, подставил к ним подпорки. В третий нашел шмелиное гнездо в траве и отметил его колышком, чтобы не наступили. Ходил и все думал, что скоро придет такой день, когда я не найду ничего нового и мне станет скучно.

И однажды я было уже решил, что наступил такой день. Я обошел угодья несколько раз, но все было по-старому. Сел на лавочку, прислонился спиной к липе и подумал: «Надо искать новую квартиру, чтобы и огород и сад были покрупнее».

Вдруг над моим ухом что-то пролетело, я услышал шорох, и в ухо стукнулась волна воздуха. В стволе липы, как раз на уровне моего уха, оказалось дупло, а в нем три маленьких голубоватых яйца. На следующий день я уже не думал искать новое, а пошел прямо к дуплу узнать, какая живет в нем пичуга. А новое ждало меня: в дупло заглядывал кот.

— Брысь, мошенник! — Я не нашел, что кинуть в кота, и кинул перочинный нож. Кот прыснул на забор.

«Съел, наверное, зверюга». Нет, не успел: яйца были целы, а на нижних ветвях липы беспокойно стрекотали две пичужки-шилохвостки в серых рубашках: одна с белым фартучком на груди, другая с желтым — зарянки. Обычно веселые, певучие, зарянки были ужасно встревожены. Я догадался — хозяева дупла.

«Все равно загубил семью: на липе оставил шерсть и запах, и зарянки не вернутся в гнездо». Я кинулся за котом, чтобы наказать разбойника. Манил, пробовал незаметно подобраться и схватить — где там: кот вскарабкался на дуб в соседнем огороде.

Зарянки перестали стрекотать. «Не может быть, чтобы осмелились и вернулись в гнездо». Заглянул: пичуги сидели в гнезде.

Уходя на работу, я велел всем домашним стеречь гнездо, а кота поймать и запереть в подполье.

Вернулся с работы, а мне рассказывают:

— Не уследили…

— Съел?

— Нет, нет! Оставили гнездо без охраны всего на одну минутку, кот подглядел это и запустил лапу.

— И раздавил яйца?

— Не успел, прогнали.

Я решил отдать кота знакомым, на другой конец города, но разбойник скитался где-то вне дома.

Думала вся моя семья, как помочь пичугам, и ничего не придумала. Днем мы старались охранять, а по ночам гнездо оставалось без призора. И все-таки оно было цело, кот почему-то щадил его.

«Уж не охраняет ли он? — подумал я. — И вдруг охраняет от меня. Я от него, а он от меня. Вот это история!» Я пошел разведать. И вот вижу: кот у дупла, поводит глазищами — проверяет, бестия, нет ли кого поблизости. Я затаился, и кот меня не учуял. Тут он укрепился на трех лапах, а свободную сунул в дупло: раз — только мелькнула. Я еле удержался на месте. «Слопает, а я вижу и стою. Все равно слопает, не сейчас, так завтра». Только это меня и удержало.

Кот старался — спина у него изогнулась — и сердился — шерсть поднялась дыбом. Он работал минут десять и ушел ни с чем. Дупло было узкое и глубокое, голова в него не втискивалась, а лапа не доставала до гнезда.

— Ну, пичуги, — сказал я, — ваше счастье. А вылупятся птенцы, уходите, забудьте про дупло!

Кот продолжал навещать дупло. Я ему не препятствовал и за пичуг уже не боялся. Только удивительно мне было, какая огромная любовь и храбрость в маленьких птичьих сердцах. Такую любовь и такую храбрость найдешь разве что у человека.

Кот был умен: он понял, что взять зарянок в гнезде не удастся, и начал подстерегать их за порогом. Он перестал заглядывать в дупло, а устраивался пониже и ждал, когда пичуги вылетят. Лапа все время была наготове.

Но зарянки разгадали эту хитрость: они отсиживались, когда кот был около. Пересидеть их коту не удавалось.

Появились птенцы. «Ну, теперь улетят». И я все следил — куда: мне не хотелось терять из виду это храброе семейство. Ждал все лето. Не улетели, так и остались до осени. И больше того, на другой год прилетели и снова поселились в том же дупле, и на третий — в том же.