Парень с большим именем

— Моя, — ответил Яшка.

Женщина отодвинула хлеб и махнула рукой на Черныша:

— Пошла, пошла… Тебя в детский дом? А Ганька большой?

Яшка загляделся на хлеб и не расслышал слов женщины.

— Я, мальчик, с тобой говорю, — напомнила она.

Яшка вздрогнул. Женщина поняла блеск его голодных глаз и протянула хлеб. Яшка схватил его и начал есть с громким пыхтеньем. Женщина глядела, как он ел — жадно, быстро, — и грустила глазами.

Яшка съел бутерброд, крошки бросил Чернышу и заговорил:

— Ганька трех лет, орет все время, есть просит, а дать ему нечего, и мамка бьет его, сегодня по полу таскала. Мамку с Ганькой накормить надо, а я птичку получу и буду зарабатывать. Дяденька добрый птичку мне даст.

Женщина улыбнулась и спросила:

— Так Ганьку и не кормят ничем?

— Выбоем и похлебкой травяной, а сегодня мамке в воде отказали, вот я и пришел про это сказать.

Женщина записала адрес и пообещалась взять Ганьку в детский дом.

Яшка спускался по лестнице, когда женщина догнала его и протянула кусок хлеба.

— Снеси Ганьке! — сказала она.

— А ты где хлеб-ат берешь? — спросил Яшка.

Женщина ничего не ответила ему и начала подниматься вверх.

Яшка сунул хлеб в карман, а потом захотел поглядеть на него и достал.

«Большой кусок, — соображал парень. — Ганьке зараз и не съесть его… А завтра Ганьку возьмут в детский дом». Яшка отломил корочку и съел. Он подумал, что еще можно отломить, и отломил. Когда жевал, то все время помнил Ганьку, а потом как-то нечаянно забыл, что есть Ганька, мать, и съел весь кусок, даже Чернышу не дал ни единой крошки.

На мосту поджидал Яшку подросток с птичкой. Птичка сидела в клетке и клевала зернышки.

— Пошли, айда! — кричал подросток.

— Дяденька мне такую же птичку даст? — интересовался Яшка.

— Самую… Такую.

— И с клеткой?

— Да, да… Будешь ты с птичкой ходить и зарабатывать.

— Ты сегодня много заработал?

— Рубль тридцать пять копеек.

— Купи хлеба, я жрать хочу, потом уплачу, когда работать буду, — попросил Яшка. Куском хлеба, что дала женщина в Совете депутатов, он не насытился, а только растравил свой голод.

— Нельзя, дяденька бить будет, — отказал подросток.

— За что?

— Сколь заработаем, мы все ему отдаем.

— Ему и ничего себе?

— Дяденька каждый день дает нам кормежку, а в праздники по гривеннику денег.

— Остальное все себе?

— Себе.

— А я ему не дам.

— Он у тебя птичку отнимет, за птичку он берет. Птичка его, а мы будто у него на службе.

Яшка замолчал. Он думал, что получит птичку навсегда, а теперь все мечты его померкли.

Подростка звали Борькой Куликом. Он всю дорогу до Суконной слободы рассказывал Яшке про жизнь у дяденьки.

— Ты говоришь «не отдам деньги», а дяденька тебя выпорет и деньги отнимет.

— А если я убегу? — спросил Яшка.

— Он тебя найдет. Пошлет ребят по всему городу, и разыщут.

— И утаить нельзя?

— Нельзя. Дяденька пересчитает билетики и накроет.

По словам Кулика, дяденька представился Яшке большим хитрецом, которого никак нельзя перехитрить.

Подошли к деревянному двухэтажному дому с чердаком. Окно на чердак было открыто, и из него вырывался на улицу громкий птичий стрекот.

— Наши птички там, — показал Кулик на чердак. — У дяденьки больше пятнадцати клеток, и в каждой птичка. Всю ночь стрекочут.

У ворот Кулик остановился и спросил:

— Пойдешь, не обидно за один хлеб работать?

— Коли бы дома кормили… Пойду.

Яшка непременно хотел получить птичку, ему казалось, что ходить и продавать билетики со счастьем — самое интересное дело в жизни. Он будет кричать, как Махамаджан, на всю улицу, придумает такие слова, перед которыми никто не устоит и непременно купит билетик.

К ним подошли два подростка с клетками.

— Новичок? — спросили они про Яшку.

— На Рыбной подобрал.

— Дяденька примет?

— Попробуем: не примет — выгонит.

Птичники спустились в подвальный этаж. В комнате с двумя маленькими, полуслепыми окнами толпилось до десятка подростков с клетками. Против окна сидел старик, сухой и длинный, в ватной жилетке.

— Это дяденька! — шепнул Кулик.

— Мурехмет! — крикнул дяденька хрипло беззубым ртом.

К нему подошел татарчонок лет тринадцати.

— Сколь набрал?

— Два рупь пятнадцать.

— Не украл?

— Ни-ни… — Татарчонок тряхнул бритой головой.

— Поставь клетку, давай!

Дяденька забрал деньги, а клетку велел Мурехмету унести на чердак.

— Мишутка, тряси карман! — Дяденька криво улыбнулся маленькому белобрысому мальчонке с сонными подслеповатыми глазами.

— Сорок пять, — пролепетал Мишутка.

— Спал? На какой улице он был? — Дяденька поднялся и взял Мишутку за вихор.

— На Георгиевской.

— Проучить его, дать ему сорок пять. Васька, Колька, взять его!

У Мишутки забрали клетку и унесли. Самого его подхватили под руки Васька и Колька.

— Где, Ефим Спиридоныч? — спросили они.

— В закуте, сорок пять ему, не сбавлять!

Мишутку вывели в сени. Было слышно, как возились там, прорывался слезный крик и торопливый лепет:

— Больше не буду, никогда не буду спать…