Парень встретил парня

Мы добираемся до самого крутого склона горы, поднимаем упавшие ветви и используем их как трости. Не потому, что они нам действительно нужны, а потому, что так прикольнее идти. Мы заводим разговор на собственном языке (Sasquan helder figglebarth? – Yeh sesta. – Cumpsy!), но прекращаем его, потому что Тони слышит интересную птичью трель. Единственная птичья трель, которую знаю я, – Бип-Бип Дорожного Бегуна[40].

Взгляд Тони скользит по самым высоким ветвям. Я ничего не вижу, а Тони, посмотрев секунду, кажется очень довольным.

– Это боханк[41]. Он не из наших краев. Но так даже таинственнее.

Я киваю. На таинственное я согласен.

Мы идем дальше.

– Ну а с тобой что творится? – спрашиваю я.

– Ничего особенного.

– А дела-то как?

– Нормально.

– Др-р-р-р-р! – Я изображаю звуковой сигнал из игровых шоу. – Извините, но «нормально» в качестве ответа мы принять не можем. Мы считаем это слово жиденькой отговоркой. Так что, пожалуйста, попробуйте снова.

Тони снова вздыхает, но уже не так тяжело. Он понимает, что прокололся. Если я когда-нибудь отвечу ему «нормально», он отреагирует аналогичным образом.

– Я тут недавно думал о жизни, и перед глазами стоит одна картинка, – начинает он. – Бывает же, что переходишь дорогу на красный свет; видишь, что машина близко, но понимаешь, что можешь перебежать улицу, пока она не подъехала. Видишь, горит «Стой», но все равно бежишь. И всегда есть мгновение, когда поворачиваешься, видишь стремительно приближающуюся машину и понимаешь: если остановишься – тебе конец. Вот так я себя частенько чувствую. Знаю, что успею перебежать. Я всегда перебегаю. Но и машина всегда рядом, и я всегда замираю, чтобы на нее посмотреть. – Тони слабо улыбается. – Порой я завидую жизни, которой живешь ты, но, уверен, ничего хорошего у меня и при таком раскладе не получилось бы.

– У меня тоже так себе получается.

– Ты справляешься.

– Ты тоже.

– Стараюсь.

Вспоминается сюжет, который я видел в местных новостях около года назад. В автокатастрофе погиб юный футболист. Оператор показал его друзей, вернувшихся с похорон, – высоченные, здоровенные парни рыдали, повторяя: «Я любил его. Мы все очень его любили». Я тоже заплакал, а еще подумал о том, слышал ли тот футболист слова любви, пока был жив, или их говорят только в адрес умерших? Я тогда поклялся, что не буду молчать при любимых. Они заслуживают того, чтобы знать: моя жизнь без них бессмысленна. Они заслуживают того, чтобы знать: я души в них не чаю.

– Я люблю тебя, – говорю я Тони далеко не в первый раз. – Ты один из прекраснейших людей в моей жизни.

Тони не умеет принимать комплименты, а тут я выдаю лучший в своем загашнике. Тони отмахивается, отгоняет мои слова прочь. Но я знаю, что он их услышал. Я знаю, что он в курсе.

– Хорошо, что мы здесь, – говорит он.

Мы переключаемся на другой язык – не на выдуманный нами и не на выученный на уроках жизни. Углубляясь в лес и поднимаясь в гору, мы говорим на языке тишины. Этот язык позволяет одновременно думать и двигаться. Он позволяет одновременно быть здесь и в любом другом месте.

Мы с Тони поднимаемся на вершину и пускаемся в обратный путь. В тишине мои мысли и на этой горе, и с Ноем и Кайлом, которые сейчас в разных городах за многие мили отсюда. Мои мысли с Джони, которая сейчас наверняка где-то с Чаком, но без его позволения тишины не дождется. (Так думать несправедливо? Вот даже не знаю.)

Тони рядом, а где витает мыслями, я не знаю – может, он просто сосредоточен на птичьих трелях и на солнечных лучах, которые просачиваются сквозь лесной полог и узором отпечатываются у него на предплечье.

А может, все сложнее. Когда мы возвращаемся на главную тропу, Тони просит его обнять.

Я не верю объятиям вполсилы. Терпеть не могу людей, изображающих объятия, не касаясь друг друга. Объятие должно быть полноценным – обвивая Тони руками, я не только прижимаю его к себе, я пытаюсь на миг облегчить его бремя, чтобы он чувствовал лишь мое присутствие и мою поддержку. Объятие Тони нравится, он обнимает меня в ответ. А потом его поза становится тревожной – он отстраняется, выпрямляет спину, опускает руки.

Посмотрев Тони в лицо, я догадываюсь, что он увидел кого-то у меня за спиной. Выпустив его из объятий, я оборачиваюсь. На нас пялятся двое взрослых.

– Тони? – окликает женщина.

Спрашивать ей нет нужды. Она знает, что это Тони.

Не зря же она лучшая подруга его матери.

Массовый психоз

Тони сидит под замком. Лучшая подруга его матери болтает без умолку. Прихожане его церкви как с цепи срываются. Явившись в школу в понедельник, я выясняю, что ставки Рипа на мою личную жизнь изменились – двенадцать к одному на нас с Ноем; десять к одному на нас с Кайлом; восемь к одному на нас с Тони и один к двум, что я испорчу все отношения и прокукую остаток жизни один.

К концу учебного дня ставки меняются еще сильнее, я по уши в дерьме.