Пари на красавицу

— Конечно, конечно, — лукавый блеск на мгновение вспыхивает в усталых глазах, когда она смотрит на наши сцепленные руки. Ослабляю пальцы, высвобождаясь. — Нет, нет. Всё хорошо. Вы… — мелкая барабанная дробь по оконному стеклу заставляет её вздрогнуть. Вначале слабая, с каждой секундой она резко нарастает, оглушая перестуком разошедшегося ливня. Последние дни он только такой. Кратковременный, но напористый. Едва ли не град.

С мамой Глеба что-то происходит. Блеск во взгляде пропадает, вместо этого в нём появляется сдавленная затравленность. И страх. Женщина вжимается в кресло, скукоживаясь и словно стараясь стать как можно меньше. Трясётся. Впивается свежим аккуратным маникюром в мягкую обивку подлокотников.

— Мама… — осторожно зовёт её сын, но она не слышит. Жмётся, жмётся, а потом без предупрежедения вскакивает на ноги, ошалело тряся головой, теряя ориентацию в пространстве и отшатываясь от нас. Будто больше не узнаёт. — Мама, всё хорошо. Мама…

Нет. Бесполезно. Её накрывает пелена неадекватности, похожая на транс. Движения становятся заторможенными, лицо краснеет. Губы двигаются, но вместо речи вылетает сбивчивое неразборчивое бурчание. Ошалелые пустые глаза концентрируются в одной точке — на мне. А затем с криками: "ты умерла, тебя нет" в мою сторону вдруг бросаются.

Я настолько в шоке, что если бы меня вовремя не оттащили, и не пошевелилась бы. На шум в палату врывается Эдуард, перехватывая сорвавшуюся в припадке пациентку. На сигнал красной кнопки сбегаются ещё трое сотрудников. Один из них настойчиво, но вежливо начинает выталкивать нас в коридор.

— Простите. Вы должны уйти. Ей нужна тишина. Всё будет хорошо, — крики и шумы частично отсекает захлопнувшаяся перед нами металлическая дверь. Последнее что вижу, шприц в руках одной их медсестёр.

Глеб никакой. Ещё бледнее, чем его мать. Подавленный и пришибленный. Видно, что он разрывается. Хочет скорее меня увести отсюда, но при этом не может просто уйти, так всё бросив. Лишь когда к нам снова выходит Эдуард и они недолго о чём-то разговаривают в сторонке, замечаю, что градус напряжения спадает. Каменная спина Воронцова обмякает, а кулаки перестают стискиваться.

Вот теперь, видимо, больше нас тут ничего не держит и меня уже без сомнений уводят на улицу. Очень вовремя, потому что мне и самой здесь совсем находиться совсем не хочется. В ушах до сих пор не стих гул от криков. Ливень ещё не прекратился, так что на выходе нас обеспечивают зонтом. Вот это сервис.

Возвращаемся на парковку, но уезжать не торопимся. Я стою, прячась под открытым зонтиком. Глеб в нескольких шагах от меня. Успевший промокнуть насквозь и всё ещё никакой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты как? — осторожно спрашиваю я.

— Прости, — устало растирают переносицу. — Я надеялся, что обойдётся без приступов. Их предугадать невозможно…

Подхожу к нему, пряча его под спасательным куполом, и ободряюще кладу руку на холодную грудь. Сердце у него прям заходится. Тудух-тух-тух, тудух-тух-тух. Того и гляди выскочит, отправившись покорять просторы континента.

— Всё хорошо, — успокаиваю его я. Он так близко, что можно рассмотреть каждую капельку, срывающуюся с волос и стекающую по хмурому лбу, на котором залегли складки. — Кто эта Настя?

— Моя сестра.

Сестра? Ого.

— Старшая или младшая?

— Младшая. Сильно младшая. У нас большая разница в возрасте.

— Покажусь невежей, но я о ней даже не знала.

— Мало кто знал. А кто знал, думает, что после развода она уехала жить с мамой в Европу.

— Почему?

— Потому что я самолично пустил этот слух.

— А на самом деле?

Подсознательно уже догадываюсь, какой будет ответ. И не ошибаюсь.

— А на самом деле она умерла.

Ох.

— У-умерла… — поворот ещё хлеще. Понимаю, что докапываться до подробностей невежливо, особенно в такой момент, но не могу не спросить. Раз уж мы здесь, раз уж мне по собственной воле приоткрывают завесу жизни четы Воронцовых… — Что произошло? — да, я тактичная, как молотилка для мяса.

— Утонула. Они были с мамой на море. Она отвернулась всего на секунду и… её тело обнаружили лишь спустя сутки.

Зажимаю рот ладонью, чтобы не вскрикнуть.

— Это просто… ужасно. Как вы это пережили?

— Никак, как видишь. Мама сходила с ума от чувства вины, а отец только подливал масла в огонь. Унижал, обвинял, упрекал её. Вот она и сломалась. Как результат, посттравматическое расстройство в запущенной стадии.

— А ты?

— А что я? — от меня стыдливо отворачиваются. — Я, как и подобает эгоистам, ушёл в запой, наплевав на всех. И проморгал вспышку. Хотя нужно было быть рядом. Не позволять ему унижать мать. Забрать её, в конце концов, и уехать куда-нибудь, но тогда я думал только о себе. Как, впрочем, и всегда…

Глеба не узнать. Готова поспорить, что вижу его покрасневшие глаза. Не представляю, какими словами тут можно утешить, поэтому молча обнимаю его. Крепко-крепко, как только могу. Пытаясь выразить этим всё, что не смогла бы сказать вслух.