Пари с начальником ОВИРа

И никаких плакатов, кроме разве что одного, многократно повторяющегося: на нем была изображена красивая дамская задница и рулон пипифакса. Все это вместе рекламировало туалетную бумагу.

Какой-то темнокожий человек с голым торсом тут же продавал бесчисленное множество очков, рядом с ним была выставлена шеренга разных баночных и небаночных прохладительных напитков и пива. Предательски запахло жареным мясом.

Я достал записную книжку и стал заносить в нее первые впечатления. Впрочем, пока их было не так уж много.

Непривычным было все-таки то обстоятельство, что меня никто не встретил. Так я еще никогда не путешествовал. Обычно, когда едешь в командировку - писать фельетон в Саратов или в Уфу - кто-то из местных властей обязательно тебя встречает, да еще и на автомобиле. Привычка, а она вторая натура! А тут пойди, пройдись пешочком, на голодный желудок. А куда идти? В Марсель? А как потом оттуда в Париж, не пешком же - это чуть ли не восемьсот километров!

Можно было, конечно, взять напрокат машину, всего-то 20 долларов в сутки, доехать на ней куда угодно, а там бросить в любом подобном же пункте проката, но... долларов у меня не густо.

Может быть, остаться в таком случае в аэропорту, провести время здесь, и как по капле воды об океане, составить свое представление обо всей Франции по нему?

Русский человек любое дело начинает с перекура, и я стал было прикуривать предпоследнюю свою советскую сигарету, но тут же ко мне подошел некто и что-то спросил. Я понял только слово "сигарет", произнесенное по-иностранному и протянул ему пачку с последней сигаретой - чисто русское милосердие. Он взял, в России бы последнюю не взяли, поблагодарил, закурил, но вдруг закашлялся и, дико посмотрев на меня, бросил сигарету, затоптал ее и страшно выговорил два слова: "Ноу наркотик", делая ударение на последнем слоге в последнем слове.

Так я потерял последнее родное в этом чужом мире - сигарету.

Как я провел вечер, записывал впечатления, как вникал во все франкоговорящее: уличные беседы, междометия, вывески - описывать теперь не имеет никакого смысла, поезжайте - сами увидите, это все само собой разумеется. Никуда я не пошел и тем более не поехал в тот вечер, а твердо решил утром же отправиться в Марсель автостопом (в Европе, в отличие от Бибирева, я слышал, он бесплатный - если по пути) и вернулся в здание аэропорта, где до двух часов ночи смотрел настенный телевизор, и к означенному часу (а куда деваться?) принялся вдруг даже понимать кое-что из того, что из него говорят дикторы.

И тут же на скамье в большом зале я задремал, инстинктивно прижимая к себе свой российский рюкзак, которому было так же неловко среди европейского барахла, набросанного по всему залу, как мне - иностранцу - среди чужих.

16 августа

Рюкзак мой проснулся первым и упал мне на ногу.

Упал он от неожиданности: проснувшись, увидел рядом стоящий кофр таких гигантских размеров, что обалдел и от этого свалился.

Обладатель кофра обратился ко мне со сна. И он, и я только проснулись, оба были взлохмачены, но, несмотря на неординарность ситуации, я сообразил: он обратился ко мне с вопросом на явно славянском языке. Поэтому нет ничего удивительного, что я его почти понял.

Для подтверждения своей мысли он взял мою руку за запястье и, указывая на часы, сделал международный знак руками, обозначающий подсчет денег. Трудно предположить, что он просто вздумал вдруг почесать большим пальцем указательный и средний.

Нет, часы я ему не продал, хотя искушение было сильным. Но кое-как разговорился, и результатом нашей беседы стало его почти непреодолимое желание в противном случае продать мне свои. Но и его часы мне нужны не были.

Закончилась наша высокоинтеллектуальная беседа, когда объявили его рейс и он исчез, унося свой проклятый кофр, смущавший мой скромный рюкзак.

Я вскоре вышел на небольшую площадь, не торопясь прошел вдоль озера и вдруг увидел дорожный указатель, который меня взволновал. На нем было написано, что до Экс-ан-Прованса совсем недалеко.

Почему меня взволновал указатель? Да потому, что я обожал Сезанна и, как многие, пытался ему подражать. Сезанн родом из этих мест. Кстати, рисовать меня учил, когда мне было шесть лет, художник-француз. Его звали Пьер.

Я смотрел на указатель, как смотрел бы фильм о своем детстве.

И вдруг с ужасом подумал, что никуда не спешу и что меня никто не ждет. И - захочу - пойду в Марсель, захочу - в Экс-ан-Прованс...

Пока я стоял в раздумье, подошел полицейский, о чем-то спросил, показывая мне под ноги. Я посмотрел туда же и увидел собаку с грустными глазами. Она нюхала мои брюки. Я вспомнил про оставленную в Москве свою собаку. Полицейский уже достал шнурок, чтобы увести животное, но тут я принял решение: в конце концов, если пес выбрал именно меня, то как я смогу его предать? Мы - советские, всегда покровительствуем нуждающимся в странах капитала. Я потрепал пса за холку.