Если честно, я даже не представляю, зачем Бен меня сюда привел: он ходил между стеллами с фактами, в том числе и о героях, спасавших людей из-под завалов и из горящих высоток, с таким видом, словно был обычным туристом, который просто не может не посетить это место. Мне же было настолько не по себе — настолько не по себе от осознания даже не столько самой трагедии, оставшейся в прошлом, сколько от того факта, что это значит для него и чем это для него обернулось, что я не выдержала и утащила его отсюда под предлогом того, что меня тошнит.
Потом мы сидели на кольцевой улице, замыкающей самое сердце Мериужа в свой бесконечный круг, а мимо нас проходили туристы и мериужцы. Я думала о маме — как часто она, совсем девчонкой, приезжала сюда с подругами, сидела здесь, болтала и смеялась? Отец говорил о ней, он о ней рассказывал, но он не рассказывал и сотой доли того, что я хотела бы о ней знать.
Наверное, именно в этот момент я отчетливо осознала, что всегда буду рядом со своей дочерью или сыном. Всегда, что бы ни случилось. Несмотря ни на что.
Время пролетело незаметно, и вот мы ужинаем, а вот уже поднимаемся к залу кинотеатра. Толпа народа, собравшаяся у дверей в ожидании открытия зала, гудит, и Бен отводит меня подальше.
— Чтобы случайно спойлеров не нахвататься. В Аронагре премьера стартовала две недели назад, сразу после праздников, — поясняет он. А потом спрашивает: — Не устала?
Это «не устала?» оказывается слишком внезапным, и так же слишком внезапно на меня обрушивается осознание проведенного с ним дня. Да, нам нужно поддерживать легенду нашей «обрученности», но насколько достоверно… или правильнее будет сказать, что нужно сделать для поддержания легенды? По сути, достаточно было того плана-минимум, о котором я говорила.
— Все в порядке, — отвечаю я, и до самого сеанса мы больше не произносим ни слова.
Потом мы смотрим кино. На этом кино можно откровенно реветь, совершенно не стесняясь своих чувств, и пусть эта история — вымышленная, она только основана на реальных событиях, вымышленной она не воспринимается. Про Джермана Гроу говорит весь мир, и я понимаю, почему. Когда несколько лет назад вышла история Теарин Ильеррской, где его жена играла главную роль, я, как и многие девочки моего возраста, преимущественно залипала на Рихта Паршеррда в роли Витхара Даармархского.
Неудивительно, что эта роль для Паршеррда стала пропуском в мир большого кино, и для многих других актеров — тоже.
Гроу действительно гений.
Поэтому сейчас, на этой истории, которая вроде как вымышленная, я откровенно реву. Напоминаю себе, что Танни Ладэ-Гранхарсен счастлива в браке (с тем самым Джерманом Гроу), но все равно реву. Кажется, эти слезы становятся очищением: не те, что были после ухода Стенгерберга с Арденом, а эти.
Еще я смеюсь.
Радуюсь и чувствую, как в падении перехватывает дыхание.
Как бы там ни было, когда кино заканчивается, я полностью опустошена, но опустошена приятно. Чувствую себя воздушной и легкой, улыбаюсь, поворачиваюсь к Бену. Он смотрит на меня: в упор, пристально. Так пристально, что харрагалахт вспыхивает, отзываясь во всем теле странной жаркой волной.
— Здесь будет кое-что после титров, — произносит Бен, переключая взгляд на экран. — Смотри.
После титров — выступление Джермана Гроу. Надо отдать ему должное, редко встретишь настолько харизматичных людей (ну, или иртханов). Я бы не назвала его красавцем, но есть что-то такое в его голосе, в его манере держаться или смотреть в камеру, что от него сносит крышу.
Причем «сносит крышу» — именно то самое выражение. Другого я подобрать не могу.
— Сейчас, когда вы смотрите эту запись, меня, возможно, уже нет в живых.
Зал взрывается хохотом, Джерман Гроу с экрана разводит руками.
— Я просто забыл сообщить жене о том, что собираюсь экранизировать историю ее жизни. Скажем так, она узнала об этом, когда был закрыт последний дубль…
— Ты труп! — В кадре появляется Танни Гранхарсен.
Теперь я понимаю, почему они стали парой: эти двое идеально подходят друг другу. Они друг друга дополняют, как две части единого целого, и когда Джерман Гроу поднимается, перехватывает ее за талию и целует в губы, в зале воцаряется тишина.
— Вы можете сказать, что все это шоу, — произносит он, когда снова смотрит в камеру. — И это так и есть. Отчасти.
— На самом деле я читала сценарий, когда он создавался, по сценам. — Танни занимает второе кресло, ее манера держаться — это что-то.
Она настолько естественная и непринужденная, что кажется, Танни Гранхарсен рождена для сцены. Остается только догадываться, почему она больше не снимается.
— Эта история — художественный вымысел, но она основана на реальных событиях, — продолжает Джерман Гроу, — когда мы поняли, что хотим ее рассказать, мы решили сделать ее именно такой. Часть спецэффектов, которые вы видели, создавала моя жена. Там была такая маленькая, крохотная строчка где-то ближе к концу титров — Танни Гранхарсен.
— Засранец! — Она смеется, и зал смеется вместе с ней.
Я смеюсь тоже.