К уютным «семейным» вечерам тоже. К посиделкам на диване совсем как несколько минут назад, к тому, что он выгуливает Гринни, приносит мне цветы, показывает город, а я все это время держусь. Потому что сейчас, когда так отчаянно одиноко и больно, свалиться в эту заботу и перспективы счастья невыносимо легко.
— О чем задумалась, Лаура?
— О том, сумею ли я перед тобой устоять.
На сей раз Бен даже глаза не закатывает, просто смотрит на меня в упор.
— Ты мне сейчас комплимент сделала или опустила ниже подземной пещеры? И хоть убей, никак не могу привыкнуть к тому, что ты сразу говоришь то, что думаешь.
— Психологи говорят, это помогает строить отношения. Никаких иллюзий.
— Где это ты пересекалась с психологами?
— В ХГУ.
Я пытаюсь закусить губу, но смеяться хочется больше, чем думать обо всем дальше, и спустя пару секунд мы уже смеемся вместе. К этому, к слову, очень легко привыкнуть — не сложнее чем к уютным семейным посиделкам или знакам внимания, ну или, например, к тому, что Бен всегда оказывается рядом, когда мне нужна помощь.
— Я не хочу новых отношений, Бен, — решительно пресекаю эти мысли. — Я их боюсь. Это ты понимаешь?
— Лучше, чем ты можешь себе представить, — он смотрит мне в глаза, а потом переводит взгляд на Гринни. — В любом случае, если ты мне откажешь, эту пушистую тварь я заберу себе. По документам она моя.
— Эй!
— Нет, ну а что? Надо же мне кого-то кормить рогаликами. Не тебя, так ее.
— Вообще-то слово «тварь» носит негативный оттенок.
— Серьезно, что ли?
Мы снова смеемся, но я все равно не представляю, каково это — быть замужем. Пусть даже фиктивно, и сколько продлится эта фиктивность. Когда я собиралась замуж за Торна, я почему-то об этом не думала. То есть у меня в мыслях было только кольцо на пальце и свадебная церемония (и те — весьма размытые, в каких-то идеальных представлениях), сейчас же я понимаю, что основная жизнь начинается после свадьбы. Когда ты узнаешь человека с тех сторон, о которых не знала раньше. По-хорошему, все эти стороны нужно узнать до свадьбы, но что и когда в моей жизни было по-хорошему?
Разве что в глубоком детстве, а детство кончилось.
Пора бы уже это признать.
Я смотрю на Бена, который чешет Гринни голову. Виари забавно дергает лапой, пытаясь перевернуться кверху пузом, и вдруг представляю себе картину — мой малыш тянется к повзрослевшей Гринни, а Бен подхватывает его на руки и говорит: «Идем гулять». Себя я в этой картине мира не вижу, а точнее, вижу отдельно от Бена, кусочком несложенного пазла, который в этом месте совершенно ни к чему.
Но это же не главное, правда?
— Ты сможешь его защитить? — спрашиваю я и касаюсь живота.
Бен смотрит мне в глаза и отвечает:
— Клянусь.
Я глубоко вздыхаю и кладу свою руку на голову Гринни. Поверх его.
И говорю:
— Я согласна.
Бен приподнимает брови.
— Я жду твоих «но», девочка-с-мыслями-о-будущем.
— Не называй меня девочкой.
— Это требование обязательное?
Он ухмыляется. Ухмыляется так, как умеет только он, и на минуту мне кажется, что у нас с ним может быть что-то общее, что-то большее помимо фиктивной помолвки и фиктивной свадьбы, но я дала себе обещание. Никаких «большее», никаких отношений. Я делаю это исключительно ради ребенка. По крайней мере, пока.
Точка.
— Обязательное, — говорю я. — Точно так же, как обязательное требование — не распускать руки, когда мы одни. Не прижиматься ко мне в постели. Не трогать меня.
— Ого, — Бен подпирает подбородок рукой, и Гринни недовольно взвиркивает — движение передается в сонное царство блаженного виарячьего удовольствия. — Что еще мне нельзя делать? Смотреть на тебя? Дышать рядом с тобой?
— Мы договорились. Я сказала, что не хочу отношений…
— А я сказал, что не собираюсь на тебя напирать. Но ты уж прости, Лаура. Пока мы еще ни о чем не договорились, только договариваемся. Помимо прочего, я сказал, что я не буду тормозить, и я не буду. Поэтому если мне захочется тебя обнять — я обниму. Если тебе этого не захочется — отвалю. Но если не захочется по-настоящему, а не из разряда «я решила, что не готова к отношениям, и буду держать логику до мокрых трусов».
Вот теперь я снова краснею. Натурально так.
— Хамить мне ты тоже не будешь.
— А я хамил?
Я выразительно смотрю на него.
— Ладно, — Бен кивает. — Никаких разговоров про мокрые трусы.
— Если только ты не имеешь в виду стирку.
— Уела, — он смотрит в упор.
— Как ты собираешься определять границы? — интересуюсь я. — Между моим «не хочу», которое настоящее, и моим «не хочу», которое логическое.
— Я иртхан, Лаура. Забыла? Я все чувствую.
Его ноздри слегка раскрываются, как будто он втягивает мой запах. Может, и втягивает, и в глубине души я чувствую, что это вот — про прачечную — было очень в тему, потому что рядом с ним меня слегка кроет. Сама не знаю, что это такое, должно быть, животная, звериная сущность иртхана. Я подсела на иртханов?
Драконы, о чем я думаю!
Я выставляю руку вперед.
— Давай договоримся так: мое «нет» — это значит «нет». Чтобы ты там ни чувствовал. Ты мне не психолог, а со своими внутренними хотелками я как-нибудь разберусь сама.