Парящая для дракона. Книга 2

Раньше мне всегда казалось, что утром станет легче, потому что начнется новый день и все такое. Но утром, когда я просыпаюсь и вспоминаю, что произошло вчера, легче не становится, наоборот, хочется малодушно заползти под одеяло и сидеть там до скончания веков. Именно поэтому я вытряхиваю себя из постели, заставляю принять душ, одеваюсь в одежду, в которой вчера бежала из Раграна, и выхожу из спальни.

Гринни наблюдается на перилах: сидит, вцепившись в них когтями, и вылизывает переднюю лапу. Мне надо спуститься и найти Бена, но я ненадолго зависаю рядом с ней, чтобы отсрочить неизбежное. То есть наш разговор. Чешу ее за ухом и понимаю, что у меня закрываются глаза. Все-таки все эти бесконечные смены часовых поясов (у Раграна с Аронгарой всего лишь два часа разницы, но сейчас меня сносит даже это) — приводят к тому, что я чувствую себя сонной тураской. Крохотным зверьком, обитающим в пустошах Лархарры, в подземных пещерах, где они почти круглосуточно спят.

Я бы тоже не отказалась поспать сутки-другие, но не сегодня.

— Бен, — говорю я, когда захожу на кухню.

Там пахнет так одуряюще вкусно, что мой желудок просыпается почти мгновенно, но мне сейчас не до гастрономических изысков.

— Доброе утро, — он оборачивается.

Так, как будто вчера ничего не было. Просто «доброе утро».

— Нам надо поговорить. О том, что случилось.

— Не надо. Потому что ничего не случилось, — он отворачивается к сковороде, которая тут невесть откуда взялась.

Вообще его отчиму надо выписать особую благодарность за то, что нам не пришлось жить в гостинице, а потом еще мотаться и искать себе жилье по всему городу. Наверное, если бы пришлось, я села в уголок и тихо плакала. В любом случае, у нас крутая полностью обставленная квартира на предпоследнем этаже, а из окон видно побережье. Сейчас оно лазорево-синее, я замечаю это, мельком бросив взгляд через плечо Бена.

— Я прошу прощения, — говорю я. — За то, что…

— Если мне придется заткнуть твой рот рогаликом, я это сделаю, — он смотрит на меня в упор. — Что в моих словах, Лаура, тебе непонятно? Я не хочу об этом говорить.

— Как хочешь, — я пожимаю плечами, сажусь. — Где ты нашел рогалики?

Они и правда возвышаются горкой на столе, на большом блюде. Тянусь к самому верхнему — он со сливочным сыром, и там внутри что-то еще, похожее на джем.

— Эй, — Бен ставит передо мной тарелку и стряхивает на ее кусочки поджаренного бекона. — Завтрак еще не начался.

— А он у нас по расписанию? — Из вредности вгрызаюсь в рогалик, а после повторяю вопрос: — Так где ты их нашел?

К бекону присоединяется пенное суфле с кусочками перца и крупной солью. Только после этого Бен отвечает:

 — В нашем доме внизу есть рагранская кофейня. Там продается много всего интересного.

Откуда-то сверху доносится «вж-у-у-ух»! — и Гринни влетает на кухню. Пикирует прямо на стол, но Бен выставляет руку, и ей приходится резко менять траекторию. Она обиженно вирчит и садится на пол.

— Будешь вести себя как помойная набла — усыплю.

Я уже привыкла к стилю его общения, поэтому пропускаю этот комментарий мимо ушей.

— Что будешь делать сегодня?

— Ты уже забыла? Нам нужно оформить вид на жительство, потом буду искать работу.

Про работу — это просто моя боль. По двум причинам.

Во-первых, потому что из-за меня он потерял работу второй раз, а во-вторых, потому что мне нужно тоже искать работу. Только сейчас я понимаю, что если пойду на собеседование, мне придется сказать о том, что я беременна. Это открытие меня оглушает, равно и как и следующее за ним. Здесь, в Аронгаре, нет клиники знакомой Бена, и я не смогу сделать УЗИ. Точнее, смогу, но в тайне это не останется.

В эту минуту я понимаю, что больше не хочу, чтобы это оставалось в тайне.

Больше не хочу прятаться, скрываться, бегать по странам и городам, в том числе от самой себя.

 — Ты знаешь хорошую женскую клинику в Зингсприде? — спрашиваю, в упор глядя на Бена.

Он откладывает вилку и нож.

— Ты о чем, Лаура?

— О том, что я хочу пройти полноценное обследование, чтобы убедиться, что со мной и с ребенком все будет хорошо.

А если Торн Ландерстерг хочет войны, он ее получит.

Если он не оставит меня в покое, я всему миру расскажу правду, и, клянусь, ему это не понравится. Ему, а особенно — его реформе. 

Бен внимательно на меня смотрит, так внимательно, что мне начинает казаться, что на мне осталось что-то от рогалика или сливочного сыра. Или что я случайно уронила на себя кусок пенного суфле, и когда я уже готова идти к зеркалу, он, наконец, произносит:

— Ты права. Надо этим озадачиться.

Это несколько неожиданно. Мне казалось, он будет меня отговаривать, потому что ситуация, в которой мы оказались… назовем ее нестандартная. Чтобы не преувеличивать.

— Я узнаю у знакомых, — говорит он. — Спрошу про специалистов.

— Не надо, — неожиданно говорю я.

— Не надо?

— Ты и так слишком много для меня сделал. Я вполне способна пройти обследование самостоятельно у врачей, которых найду. Одно дело, если бы у тебя были знакомые, и совсем другое — снова из-за меня напрягаться.

— Тебе не приходило в голову, что мне приятно из-за тебя напрягаться?