Парящий в облаках: исповедь Клода Фролло (СИ)

У меня хватало здравомыслия признать, что я в подмётки не годился покойному поэту и композитору. Мне, еретику-отшельнику, который последние несколько лет смешивал порошки и которого от костра удерживала лишь благосклонность епископа, было бы постыдно сравнивать себя с одним из величайших умов Франции. Пусть избранница Гильома де Машо не была исключительной мыслительницей, подобно Алоизе, жене Абеляра. Всё равно, Перонна стояла на порядок выше своих пустоголовых сверстниц. Она могла бы отдать сердце галантнейшему из молодых каваларов, но её выбор пал на пожилого каноника на сорок с лишним лет старше. Детская, абсолютно бесперспективная, а потому бескорыстная привязанность с её стороны. Любви Гильома хватило на искусно сотканные сонеты. Он не отрёкся от сана, чтобы жениться на ней — а церкви известны и такие случаи. Он позволял себя любить, не подвергая при этом свою репутацию святого человека.

Признаюсь, я бы не отказался от такого приключения на закате лет, но я прекрасно понимал, что мне оно не грозило. Во-первых, мне не так долго осталось жить. Во-вторых, мне нечего было предложить такой девице как Перонна. Я не умел слагать возвышенные гимны. Если бы я словами описал чувства и желания, которые будила во мне цыганская плясунья, уверяю вас, результатом стал бы не изящный сонет. Это был бы уродливый, скомканный фрагмент «Ада» Данте.

А ведь чернявая плясунья не являлась сама источником зла. Она была лишь орудием дьявола. Моя душа ей не была нужна. Скорее всего, она даже не задумывалась о моём существовании, забыв нашу встречу у «Яблока Евы». Для неё я был очередным зевакой, который заплатил ей за гадание. Она продолжала плясать и паясничать на перекрёстках со своей козой.

Гудулу я больше не навещал по понятным причинам. Наверняка, затворница злилась на меня и считала меня предателем — не без оснований, должен признаться. Как мог я взглянуть в её запавшие глаза, после того как поддался чарам той самой, которую она ненавидела всем своим существом?

Луи де Бомон заметил перемены в моём внешнем виде и поведении.

— Друг мой, Вам нужен отпуск, — сказал он мне после одной из встреч.

— Ваше Превосходительство, o каком отпуске может быть речь? — возразил я. — В приходе столько дел.

— Дела подождут. Один причетник видел, как Вы хватались за сердце. Мне не хотелось бы терять своего второго викария.

— С моим сердцем всё в порядке. Просто у меня тянет плечо. Найдите человека тридцати пяти лет и старше, у которого ничего не болит?

— Вы давно не смотрелись в зеркало, Фролло. У Вас лицо такого же серого оттенка, как и остатки волос на висках. Эта охота на ведьм высасывает из Вас жизнь. Решено. Я снимаю Вас с этой миссии. Занимайтесь своими обычными делами. Забудьте про цыганок.

========== Глава 24. Grotesque ==========

Декабрь, 1481 года

— А я узнал новое слово, — похвастался Квазимодо. — Grotesque. Обитатель грота. Пещерная тварь, иными словами. Это совсем про меня.

Мы сидели за столом на монастырской кухне. Тлеющая между нами свеча освещала наши лица. За пять лет в тишине Квазимодо научился читать по губам. Изредка между нами завязывались беседы. Я держал при себе дощечку, на которой писал углём те слова, которые ему трудно было понять.

— И где ты такое словo выискал? — спросил я его.

— В книжке. Господин архиепископ Реймсский прислал мне подарок на Рожество.

Забавно. Обычно Пьер де Лаваль согласовывал все подарки со мной. Перед тем, как передать книгу или трактат моему подопечному, он спрашивал у меня разрешения. Что заставило его обойти эту формальность стороной на этот раз? Впрочем, последние пару месяцев я отсутствовал мыслями. Вполне возможно, что Лаваль спросил у меня разрешения, и я машинально сказал «да». Не исключено, что за время моего отсутствия мой заброшенный воспитанник успел прильнуть к новому покровителю.

— Понятно, — ответил я с сардонической улыбкой. — Архиепископ добрый. Он тебя балует. А я — злодей. Не учу тебя новым словам. Видишь? Не подсовываю тебе трактаты итальянских гуманистов. И всё же, не принимай каждый жест милости сo стороны Лаваля за чистую монету.

— А если приму?

В единственном зрячем глазу Квазимодо я увидел нечто похожее на запоздалый подростковый бунт. В свои девятнадцать он начал проходить через тот этап, через который юноши проходят в тринадцать-четырнадцать лет. А я наивно полагал, что самые тяжёлые годы остались позади, что буря обошла меня стороной. Оказывается, буря только начиналась. Первые тучи только сгущались.

Интересно, что ещё Лаваль успел внушить звонарю? Что тот «не так уж и уродлив»? Что истории известны горбуны, которые достигли вершин власти? Искривлённый позвоночник не мешал Ричарду Третьему претендовать на английский трон.