Париж

Определенно, для начинающего художника, бедного писателя или молодого человека, интересующегося искусством, вроде Клэр Париж был раем на земле. И о том, что происходит в городе, никто не знал больше Марка. После смерти тети Элоизы, сделавшей Марка своим единственным наследником, он переехал в ее квартиру. Он сохранил всю ее коллекцию и добавил к ней свои картины, так что теперь на стенах не оставалось свободного места. Не раз он проводил для Клэр экскурсию по этому замечательному собранию живописи и объяснял, как здесь появилась каждая вещь, а также рассказывал что-нибудь интересное об авторе. Однажды, когда Клэр выразила свое восхищение изображением вокзала Сен-Лазар, дядя сказал:

– На самом деле это полотно принадлежит твоей матери. Она может забрать его в любой момент.

Но когда Клэр передала эти слова матери, Мари возразила:

– За эту картину заплатила тетя Элоиза, а я так и не выкупила ее.

– А почему тебе захотелось именно ее? – спросила Клэр.

– Это маленький секрет из далекого прошлого, – ответила мать с улыбкой. – В любом случае картина отлично смотрится в квартире, пусть там и остается.

Марк много рассказывал племяннице о художниках, которых знал лично.

– Я бы с удовольствием отвез тебя в Живерни, чтобы познакомить с Моне, но он уже стар, не хочется беспокоить его, – заметил он.

– Последний живой импрессионист, – благоговейно произнесла Клэр.

– Я бы сказал, что он пережил импрессионизм. С тех пор появились и постимпрессионисты вроде Ван Гога и Гогена, и экспрессионисты – художники, создающие в своих полотнах мир, который кажется чуть ли не ярче и живее, чем реальный. Хотя все они имеют склонность к абстракции – особенно Сезанн, на мой взгляд. А Моне так долго писал свои пруды с кувшинками и расписывал ивами панели, что его живопись превратилась в некий воображаемый мир цвета и тоже стала чистой абстракцией.

– А с Пикассо вы встречались? – спросила Клэр.

– Да. Он блестящий рисовальщик, скажу я тебе. Он мог бы стать художником классического направления. У него невероятный талант. Вместо этого он предпочел сломать все правила в изобразительном искусстве. – Марк улыбнулся. – Естественно, когда он решил изобрести кубизм, то сделал это в Париже.

Они говорили о сюрреализме, который тогда был на пике популярности, и о труппе «Русский балет Дягилева».

– В основном они работают в Париже, но теперь зимой выезжают в Монте-Карло, – делился Марк знаниями с Клэр, ведь он видел скандальный «Послеполуденный сон фавна» и присутствовал на освистанной премьере балета «Весна священная».

– Но вот что ты должна уяснить, – внушал он девушке. – Во всем, что сейчас происходит в Париже, главное не живопись, музыка или балет, хотя они, разумеется, бесконечно интересны. Все гораздо глубже и шире. Мы только что участвовали в войне. Германская империя, древняя империя Габсбургов в Вене и скрипящая от старости Османская империя турок рухнули. В Российской империи произошла большевистская революция. Старому мировому порядку пришел конец. Мы стали свидетелями вооруженного конфликта в индустриальном масштабе, который не только убил миллионы людей, но и, возможно, поставил под сомнение ценности нашего общества и сущность самого человека. Разумеется, большинство людей полагают, что привычная старая жизнь с ее основательностью, четко разделенными классами, хозяевами и слугами, та жизнь, которая была так удобна для людей нашего круга, восстановится. Но авангард смотрит в будущее свежим взглядом. Все эти художественные направления, о которых мы слышим, – конструктивисты в России, вортицисты в Англии или футуристы в Италии – а это, несомненно, отдельные направления в изобразительном искусстве, каждое со своим манифестом, – реагируют на эту новую реальность, где старые данности подвергаются пересмотру и где созданные нами средства разрушения едва не вышли из-под контроля. Если тебе интересно, то лучше всего царящая в мире неопределенность выражена вот в этой книге. – Он протянул девушке тонкий томик стихов, озаглавленный «Бесплодная земля». Автором значился некий Т. С. Элиот. – Эта поэма только что опубликована. Элиот – американец, который живет в Лондоне. Подозреваю, что он может в конце концов превратиться в настоящего британца, как случилось с Генри Джеймсом. Книгу мне дал друг Элиота, Паунд, проживающий в Париже.

В другой раз Марк рассказал Клэр о французских авторах, в частности об Аполлинере, модернисте и анархисте. Он со смехом описывал, как Аполлинера и его друга Пикассо ненадолго арестовали по причинам, известным только бюрократическому уму, в те дни, когда украли «Мону Лизу».

– Оказалось, что вором был сумасшедший итальянец, который хотел вернуть «Мону Лизу» на родину. Картину нашли в его квартире.

Но важнее всего было то, что Марк познакомил Клэр с произведениями Пруста.

– Прусты были нашими соседями по бульвару Мальзерб, – поведал он ей несколькими годами ранее. – И Марселя мы всегда считали выскочкой и дилетантом, как, впрочем, и все, кто его знал. Кто бы мог подумать, что в голове у него созревала эта гениальная эпопея?

– Он до сих пор там живет?